— Папа Кьим!

Ника не тратит ни секунды. Тут же бросается к отцу. А тот, словно этого и ждал, подхватывает наше чудо на руки и поднимает до самого потолка.

— Ника! — Клим сокращает имя дочери так же, как и я. Никаких Вероник, Вер и прочего. — Поверить не могу. Какая же ты красивая!

В голосе Хаванского больше нет хрипоты. Сегодняшний Клим — полная противоположность вчерашней растерянной версии.

— Ты первый, к кому она пошла сама.

Я обещала себе, что не буду больше плакать, и все равно — переносица горит огнем, а в глаза будто стекла насыпали.

— Надеюсь, лет до восемнадцати я останусь последним.

Теперь Клим переводит взгляд на меня. Хаванский вроде бы такой же счастливый, но в этом его «останусь последним» столько стали, что невольно вздрагиваю.

— Ты пришел поговорить. — Киваю на удобный диван в гостиной. — Я готова.

— Я пришел не говорить. У меня другие планы. — Клим ставит дочку на пол, но не отпускает от себя. Держит рядом. — Не уверен, что ты готова и к этому, только выбора у нас с тобой нет.

22. Глава 22

Глава 22

Я подозревала, что с Климом будет непросто, однако реальность оказывается в разы жестче.

После своих слов о выборе он дает мне пять минут на то, чтобы прийти в себя. Дарит дочке огромного розового единорога. Словно все еще не верит в такую реальность, осторожно трогает ее волосы. Но как только Катя с Никой уходят гулять в парк, начинается совершенно другое шоу.

За несколько минут на меня обрушивается целый водопад из «надо», «должна» и «срочно». Это смешно — Клим повторяет слова Германа.

— Вам с Никой нужно уехать отсюда. Желательно поскорее.

— Вообще-то это моя квартира! Ника прожила здесь два года. У нее рядом любимый парк, подруги по песочнице и детский бассейн.

— Здесь небезопасно, — равнодушно выдает Хаванский.

— Ты шутишь?

Это какой-то день сурка. Снова, на этот раз уже другому мужчине, моя квартира кажется небезопасной. Будто мы живем не в элитном закрытом комплексе, а в грязной хрущевке на окраине города.

— Я найду вам другой дом. Там будет отличная охрана.

— «Всем хватит места, и никто не побеспокоит», — по памяти цитирую я Германа.

— Твой любовник предлагал? — догадывается Клим.

— Герман не любовник. Скажи своим сыщикам, что они хреново работают! — Начинает потряхивать.

— Значит, не любовник. Больше?

Еще секунду назад Хаванский равнодушно расхаживал по гостиной, а сейчас вминает меня горячим торсом в стену и ставит руки по обе стороны от плеч. Получается ловушка из большого, сильного тела.

Раньше я бы уже тянулась к губам и шалела от близости, а теперь — нервная система сбоит. Одна часть меня откликается, требует большего — прижаться, обнять, почувствовать каждую литую мышцу. Другая... она как под заморозкой.

Словно что-то чужеродное, ощущаю, как опускаются вниз мои потяжелевшие руки. Слышу сумасшедший стук сердца. Загибаюсь от желания сдвинуть спиной кирпичную стену... любой ценой выбраться из пугающего капкана.

— Угадал. — Переборов страх, я задираю голову и смотрю в глаза Климу. — Больше чем любовник.

— Так что ж ты его не послушалась? Плохо уговаривал?

Хаванский кладет правую руку на мою шею и легонько сжимает.

— Предпочитаю сама решать, что и как мне лучше.

Подняв онемевшие ладони, упираюсь ими в каменную мужскую грудь.

— Ты так и не научилась врать.

Вместо того чтобы сдавить горло еще сильнее, Клим начинает гладить шею. Ведет большим пальцем вдоль вены, очерчивает подбородок. На обратном пути скользит по губам.

Делает это неспешно. Без намека на ласку мажет пальцем по нежным половинкам, будто пытается что-то понять... считать по искусанной коже, сколько мужчин прикасалось к моим губам за два года.