— Не гони, Камиль, — хохочет Ермакова. — Кто тебя, мужлана, вынесет?

— Если у тебя личная жизнь после нашего расставания не складывается, это не значит, что у меня тоже все тухло. Смирись уже, что я не вернусь. — Сбрасываю звонок, чтобы больше не слышать ее голоса, и выпиваю еще.

Каким же набитым дураком я был, когда делал ей предложение. Думал, вот оно — счастье. Подарил этой суке свою долю в клубе. Хорошо, что квартиру не успел на нее переписать. Хотя из-за воспоминаний хочется ее спалить ко всем чертям: каждый метр, каждый кусок обоев, как те ее картины, что полыхали во дворе, а я за них двое суток в обезьяннике провел. Спасибо брату, что не стал сразу вытаскивать меня оттуда. Кто знает, что я натворил бы. А так отделался воспалением легких, на которое мне вовремя намекнула та самая медсестричка.

Охренеть, уже полгода прошло! Но не было и дня, чтобы я не вспоминал Ермакову. Эта мразь глубоко засела.

Вернувшийся брат усаживается на свое место и сразу наливает нам виски, а официантка подает медсестричке второй коктейль. Та улыбается, но в глазах все еще боль. Смотрю на нее и думаю: она, совершенно посторонний мне человек, обеспокоилась о моем здоровье, в то время как моя невеста пожелала мне мучительно сдохнуть.

— Она уже знает, что мы здесь, да? — спрашивает брат, выдергивая меня из скверных мыслей.

— Конечно знает! — Ермакова подходит к нашему столику, как всегда, надушенная приторными духами, и первым делом стреляет взглядом в медсестричку. — Это же и мой клуб.

Та не теряется, ответив не менее оценивающим взглядом, скользнувшим по короткому блестящему платью.

— Позволите составить вам компанию?

Брат с ухмылкой поглядывает на меня. Готов руки потереть в предвкушении скандала.

— Часы принесла? — спрашиваю я.

— Вот они. — Кладет их на стол и снова смотрит на медсестричку. — Мы не представлены. Я Римма. Только сегодня о тебе узнала.

— А я о тебе даже не слышала, — отвечает медсестричка, соломинкой помешивая коктейль.

Брат хрюкает от смеха и отворачивается, а Ермакова бледнеет на глазах. Давно ее так не уделывали. А меня разбирает желание подлить масла в огонь. Пересаживаюсь поближе к медсестричке и, закинув руку за нее спину, указываю Ермаковой на свой диван.

— Присаживайся. С нами отметишь.

Она еле-еле натягивает на свое размалеванное лицо улыбку и уточняет:

— Что отмечаете?

— Сегодня ровно месяц, как мы с Настей встречаемся.

Медсестричка медленно поворачивает голову, смотрит мне в глаза и выговаривает:

— А кажется, я знаю тебя целую вечность.

Зря говорит, что плохая актриса. Вон как быстро в роль вошла, даже брат оливкой подавился.

— Надо же — какой срок, — морщится Ермакова, поверив нам. — Ты, Настенька, сильно губу не раскатывай. Камиль у нас мнительный, во всем ищет подвох. Придет день — и он припомнит тебе каждую копейку, что на тебя потратил.

Медсестричка переводит взгляд на нее и спокойно отвечает:

— Я ему жизнь вверила. Пока не пожалела.

Черт, детка, если так будешь продолжать, я и сам начну тебя бояться.

— Ты не забывай, глупенькая, люди с неограниченными финансами считают, что все продается и покупается. Мы для них — мусор, — язвит Ермакова.

— Если тебе так спокойнее, — парирует медсестричка, — можешь считать себя мусором. — Она берет меня за руку и скрещивает наши пальцы. — А мне достаточно быть любимой.

Больше не в силах терпеть унижения, Ермакова делает шаг от столика и, пожелав нам приятного вечера, уходит.

Странно, но впервые мне полегчало от ее ухода. Даже при наличии потенциальной конкурентки она не изменила самой себе. Все та же обиженная жертва, а я монстр.