Но и ответственно – кому доверить руль?

Один руководить хватается охотно,

А на поверку получается, что – «нуль»,

А вот другой рулит толково, искромётно

Решенья принимает в обиход всех бурь.

Я старый стал, пора готовить смену,

Семейной яхте нужен рулевой.

Под натиском штормов, не поддаваясь крену,

Я сыну передам, весь опыт нажитой,

Приму обоих внуков в штат юнг, наш родовой,

И лишь тогда гражданский фрак одену.

Виниловые диски с шуршанием износа,

Душевные мелодии тех давних дней,

Когда мы были молоды, рассвет и росы,

С закатами, мерцанье ярких звёзд огней.

Под Ободзинского влюблялись, танцы в клубе

И Кристалинская, и Пьеха, Хиль и Мулерман,

Студии «Мелодия» – не записи в ютубе,

«Песняры», «Цветы», «Летний вечер» – любви романс.

Виниловые диски, стереозвучание,

Что в разы нежнее, чем керамика с иглой,

Выдавал, что граммофон – звук-и-скрип слияние,

А я, шкет сопливый, танцую вальс с тобой.

Виниловые диски – эпоха до магнитов,

Не Шосткинская «Свема», с плёнкой без конца,

В «беговых дорожках» запись без софитов,

Магнит на плёнке – сила, нам «Битлз» разбил сердца.

Приятны в наше время хиты семидесятых,

У внуков наших даже, вновь вызвали восторг,

И в джинсах, теперь рванных и, как тогда примятых,

Танцуют шейк и диско, времён излишен торг.

Компьютерные «цифры», дискеты уже в прошлом,

А флешек содержимое, что сто библиотек,

Я вспомнил о «виниле» – подумали, что пОшло

Старик их обозвал: «Вульгарный человек!».

Всего-то семь десятков, примерно, лет прошло,

А мир перевернулся, во многом не узнать,

Но время, звать что «ретро» во мне, в меня вросло,

Что было, ему должен с поклоном честь отдать!

Нам при рождении всем выдаются краски,

Весь спектр от белой и до чёрной суржи.

Холст жизни покрываем мы грунтом для связки,

Сверху имприматуры* мазки те неуклюжи,

Дальше, не жалея ярких, дни из сказки,

В них ярки и неповторимы даже лужи.

Краски тёмные остаются и в избытке,

С недостатком уже светлых, радужных тонов,

Баланс близок к нулю не только в кредитке.

Были красивы рассветы в море облаков,

Ныне – чёрное небо и месяц на убытке,

Да заветы-посвящения моих стихов.

Покрывать не хочу холст чёрной краской,

Уж лучше снять все слои до имприматуры,

Осторожно к экспозиции, с увязкой,

Портрет чёрно-белый, напишу с натуры,

Грунт готов – седина, а был масти саврасой**,

Добавлю на задний план из жизни сумбуры.

Серость портрета украсят лица морщины,

Их узоры создаст моя, от души улыбка,

Вот такие они, жизнь кто видел, мужчины,

Портрет схож на гравюру, чернота в избытке,

Для тоски и для грусти я не вижу причины,

Жизнь неярко-серая, с позитивом – не пытка!

Имприматура* – цветная тонировка (подцветка) грунта или первого слоя холста;

Саврасой** – обычно, речь идёт о масти лошадей, конь саврасый – предок современной гнедой.

Проскочил я одну остановку,

Что зовётся так, просто, удача,

Неудачно же выбрал парковку —

Меж обрывом и «стеной плача»*.

Когда всем раздавали льготу,

Зарабатывал я кусок хлеба,

Должность без престижа за квоту,

Без икры на обед – хлеб, да репа.

Но без стона, с кровью и потом

Выбирался из пут и грязей,

Добиваясь всего, лишь трудом,

Травмы души залечив без мазей.

И вот, когда всего уже достиг,

Живя, жизнью наслаждаясь,

Я мудрую вещь в ней постиг —

Счастье – жить обновляясь!

Счастлив, когда жизнь интересна,

Кипуча, с азартом и в суете,

И пред тобой стена отвесна —

Плевать, победа в правоте.

Какой я, всё-таки везунчик!

Я в созданном мире самим-же живу

И в душевном полёте – не узник,

Флагман своей жизни на плаву.

* – Стена́ Пла́ча, За́падная Стена́ или Ха-Ко́тель ха-Маарави – часть древней стены (длиной 485 м) вокруг западного склона Храмовой Горы в Старом Городе Иерусалима, уцелевшая после разрушения Второго Храма римлянами в 70 году н. э. Величайшая святыня иудаизма вне самой Храмовой Горы. В течение многих веков является символом веры и надежды многих поколений евреев, местом их паломничества и молитв.