Однако не было в природе той решительности, которая через край переполняла Вениамина Федоровича и даже почему-то немного смущала его.

– Вот человек, – тепло думал он о Жаботинском, – верно сказал: нужно приучить их жить при Советской власти. О том, что к числу этих людей относятся и его родственники со стороны жены, и сама она, ласковая и милая Лариса – именно это обстоятельство смущало и беспокоило его больше всего.

Они переехали в небольшой городок на западе страны, говорящий на пяти языках, где вот уже несколько лет жили родители жены, которые, в свою очередь, перебрались сюда вслед за старшей дочерью. Здесь строили просторные частные дома на высоких фундаментах и огораживали их каменными заборами. Из промышленности в городке были только маломощные пивзавод, табачная и лыжная фабрики. Поэтому превыше всего ценились должности кондуктора и продавца газированной воды. А хвалить что-нибудь отечественное: одежду, там, или обувь, считалось дурным тоном.

Таков был этот город. По крайней мере, в то время, когда приехал сюда Вениамин Федорович; и та часть жителей, с которыми он был знаком до сих пор: дражайшие родственники и их немногочисленные приятели.

– Умеет человек жить! – с завистью говорили о том, кто имел свой дом, квартиру, мебель, непременно заграничную, и дорогие импортные вещи.

Все это было у зятя – мужа старшей сестры Ларисы, Николая. А у Вениамина Федоровича – «ни кола, ни двора», военная пенсия была маленькой, и он в высшей степени «не умел жить», вызывая к себе жалость и даже презрение.

И вот, чтобы быстрее обучить Вениамина Федоровича сердобольные родственники «устроили» на железную дорогу проводником в загранрейсы. На должность, которая являлась для многих предметом острой зависти. В свое время попасть на эти рейсы зятю стоило большого труда, а Вениамину Федоровичу с его анкетными данными – очень легко.

Напарник Вениамину Федоровичу попался на редкость жуликоватый. Он все норовил скрытно провезти через границу какие-то отрезы, кофточки и обувь, а Вениамин Федорович, не подозревая, что в этом-то и состояло «умение жить», чувствовал себя скверно, гадко и не раз ругался с напарником по этому поводу. В конце концов, не заработав ни денег, ни почета, он ушел с железной дороги и переключился на автомобильный транспорт.

К тому времени отношения Вениамина Федоровича с родственниками жены застыли на уровне откровенного недружелюбия. Они презирали его за простоватую честность, а он платил им тем же за ханжество. Бедная Лариса оказалась между двух огней. С одной стороны, обладая практическим складом ума, она не могла не видеть, что муж часто беспомощен в житейских делах, и была солидарна с родителями в этом отношении. А с другой стороны, каким-то высшим чувством она ощущала правоту мужа. Потому что не здравый смысл, а нечто более высокое в нас – совесть – отличает ложь, какой бы удобной она ни была, от правды и добра.

Новый, сверкающий стеклами и голубой эмалевой краской, непривычно большой автобус сытой рыбиной вывернулся из-за поворота. Вениамин Федорович скоренько выплюнул косточку черешни и, торопливо вытаскивая из планшета похожий на ракетку для настольного тенниса жезл, полез через заросший травой кювет. Водитель, молодой парень с полным добродушным лицом, видимо не ожидал увидеть здесь такого «пассажира», сделал испуганные глаза и затормозил.

– Не очень-то они здесь нас любят, – подумал Вениамин Федорович, но даже не удивился.

Он вошел в автобус через отрытую дверь и застал кондуктора, молодую женщину с таким же лицом, какое только что было у водителя. Делая вид, что ничего не заметил, Вениамин Федорович представился, попросил у кондуктора путевку, списал начальные номера и серии бобин всех билетов и начал обход пассажиров. Как он и предполагал, некоторые билеты были не из тех серий, которые значились в путевке, то есть неучтенными. Это был тот самый случай, о котором предупреждал накануне Жаботинский. Вениамин Федорович вежливо просил у ничего не подозревающих пассажиров их «левый» билетик, и таких неучтенных набралось не меньше десятка. Затем он предложил кондуктору сесть рядом с ним на свободные места в хвосте салона. Она, видимо, поняла, что ее ждет и сидела красная, готовая вот-вот расплакаться. Вениамин Федорович терпеть не мог женских слез и, чтобы немного разрядить обстановку, спросил, как ее зовут.