Он последовательно работал ревизором, водителем автобуса, водителем грузового такси, и, наконец, водителем такси легкового. Но везде, он так или иначе имел дело с дополнительным, «левым» заработком, а от него отца мутило, и угрызения совести не давали спокойно спать.

Ему казалось, что это только на Западной Украине такие порядки, а в России, и даже на востоке Украины люди живут по-другому, и поэтому он постоянно хотел из Закарпатья уехать. Была и другая, этническая часть этой проблемы. Отец, возможно, острее других чувствовал плохо скрываемую, а зачастую, и демонстративно подчеркнутую, неприязнь не только к русским, «москалям», но даже и к украинцам «восточникам», то есть, приехавшим с востока Украины. Он всю войну прошел в погранвойсках, поэтому не понаслышке знал, кто такие «бандеровцы», которые действовали, можно сказать, совсем рядом с Закарпатьем.

Этот рассказ об отце я написал совсем недавно. Мне кажется, что так его мысли и чувства, которые до сих пор живут во мне, можно передать более выпукло и точно.

Отец, Жаботинский и Смуженица

Если кабинет заместителя директора городского автобусного парка Ицхака Абрамовича Жаботинского часто и раньше бывал задымлен по причине пристрастия его хозяина к крепкому табаку, то сейчас он просто утопал в сизом дыму.

Ицхак Абрамович, по совместительству также парторг автопарка, напряженно думал. У него на столе лежало личное дело члена партии с 1942 года, капитана в отставке Кумохина Вениамина Федоровича, моего отца. В графе образование значилось – 7 классов, а в графе специальность и вовсе стоял прочерк. Кумохин сидел на стуле как раз напротив своего будущего начальника, но видел того как бы сквозь густой туман. Вениамин Федорович никогда не отличался богатырской статью, но против Ицхака Абрамовича он выглядел просто молодцом.

Жаботинский к тому времени, пожалуй, разменял полтинник. Он был худ и сутул, а беспрестанное покашливание явно свидетельствовало о серьезной проблеме со здоровьем. Однако энергии у заместителя директора явно было хоть отбавляй. Затушив одну папиросу, он давил ее в массивной фарфоровой пепельнице, стоящей у него на столе, тут же доставал из пачки другую и яростно ее раскуривал.

Наконец, он, кажется, принял решение.

– Вениамин Федорович, – обратился он к отцу неожиданно густым и громким голосом, – Вы надолго к нам?

– Я надеюсь, – коротко ответил тот почти по-военному, – Мукачево станет местом постоянного жительства для моей семьи. Других вариантов я не рассматривал.

– Ну, что же, – удовлетворенно кивнул парторг, – тогда мы с Вами сработаемся.

Он привстал со стула и, протянув руку через стол, сказал:

– Будем знакомы, меня зовут Ицхак Абрамович.

Улыбнулся и добавил после короткой паузы:

– Ну, рассказывайте.

Вениамин Федорович пожал протянутую ему мягкую, как будто бескостную белую ладонь и удивился тому, как он до сих пор не заметил, какой добрый и отзывчивый человек товарищ Жаботинский.

– А что рассказывать? – не понял он, но тоже улыбнулся.

– Все рассказывайте. Как живете, есть ли квартира? Ведь мы можем…, – Жаботинский покрутил головой, посмотрел на собеседника по-сорочьи, боком, – да, к сожалению, у нас нет квартирных фондов, но мы можем ходатайствовать перед райисполкомом.

– Спасибо, – ответил Вениамин Федорович, – это было бы очень кстати. Мы стоим на очереди, но она продвигается очень медленно.

– Вот и прекрасно! – воскликнул Жаботинский, – после нашего разговора зайдите в канцелярию и Вам оформят соответствующий документ. Я сейчас распоряжусь.

– А как жена, дети? – продолжал он расспросы.

– Трехлетняя дочь у нас слабенькая, часто болеет, поэтому мы не можем определить ее в садик, да, говорят, и мест там сейчас нет.