В дверь раздается настойчивый стук.

– Сходи умойся, – почти ласково говорит мне мой мучитель и проводит ладонью по моей спине.

Дважды меня просить не надо, я встаю с пола и почти бегом скрываюсь за дверью санузла. Мне все равно никто здесь не поможет. Не хочу, чтобы кто-нибудь видел меня такую. Жалкую и раздавленную. Чувствую себя полным ничтожеством.

В санузле еще одна дверь, за которой, очевидно, стоит унитаз, и большая белоснежная раковина с автоматическим смесителем у стены, выложенной светло-бежевой плиткой. Над раковиной висит внушительных размеров зеркало в массивной резной раме. Смотреть на себя не хочется. Я тщательно полоскаю рот и умываю лицо. Почти удается перестать плакать. За дверью слышны какая-то возня и звон тарелок. Я продолжаю стоять, держась за края раковины руками, и пытаюсь восстановить дыхание.

– Иди поешь, – сухо приказывает подонок, открывая дверь.

Я делаю глубокий вдох и, опустив голову, плетусь обратно в ресторанную комнату. Сажусь на один из диванов, обитых какой-то мягкой бархатистой темно-коричневой тканью и расположенных по обе стороны от стола. Мужчина садится рядом. Я несколько секунд уныло смотрю в стоящую передо мной тарелку, сложив пальцы рук в замок на бедрах, и отворачиваюсь к окну справа от меня.

– Ешь, – снова сухо приказывает мне мерзавец.

– У меня аллергия на рыбу, – отвечаю почти шепотом, продолжая смотреть в окно. Не хочу на него смотреть, но кожей ощущаю, как он молча сверлит меня взглядом.

Вид из окна красивый. Ресторан стоит на возвышенности, поэтому взору открывается живописный пейзаж блестящей алмазными искрами в лучах яркого солнца реки внизу.

– Только на рыбу или еще на что-то? – уточняет мужчина.

– Только на рыбу.

– Вот это тогда ешь.

Он убирает мою тарелку и ставит передо мной другую. Ими тут весь стол заставлен. Вкуса еды я почти не чувствую. С трудом заталкиваю в себя замысловато выложенное на тарелке передо мной какое-то блюдо.

В дверь раздается предупредительный стук, и внутрь входит официантка, одетая так же, как и та, что встречала нас на входе: белая блузка, строгая темно-коричневая юбка и темно-коричневый платок на шее. На подносе у нее в руках стоит высокий стакан из прозрачного стекла, заполненный фруктами, сливками и кусочками бисквита. Официантка ставит его на стол рядом со мной и обращается к молча жующему слева от меня мужчине:

– Что-нибудь еще, Вадим Сергеевич?

– Аптечку принеси.

После того, как девушка приносит белую пластиковую коробочку с красным крестом на крышке и снова уходит, он откидывает крышку, копается в содержимом коробки и вытаскивает оттуда маленький голубой тюбик и пластырь. Выдавливает из тюбика прозрачный гель и вдруг, протянув руку, этим гелем смазывает мне висок…

Посмотреть на себя в зеркало в туалете я так и не решилась. А про то, что меня припечатали головой в машине, и вовсе забыла. Боли я почти не чувствую – все тело мне будто чужое. Я вообще пребываю в какой-то прострации, словно со стороны за всем этим наблюдаю. Но когда он распаковывает пластырь и крепит его на ссадину на виске, меня снова накрывает. Чувствую себя вещью. Использованной. Никчемной. И от этого проявления жалкого подобия заботы после того, что он со мной сделал, становится только хуже. Ничего не могу с собой поделать и опять начинаю рыдать.

– Вадим, пожалуйста, можно мне уйти?

– Успокойся и ешь. Потом отвезу тебя домой.

Марьяна

После того, как мы выходим из ресторана, то идем в сторону той же машины, на которой меня сюда привезли. Вадим убирает с переднего пассажирского сиденья свой ноутбук, перекинув его назад, и усаживает меня в салон. Сам садится за руль, и я делаю вывод, что бешеная горилла и тот мужчина, что сидел за рулем, уехали на другой машине, ехавшей вслед за нами.