Я полюбила бандита… Дарина Смирнова

Марьяна       

Поток машин сегодня не то, чтобы оживленный, поэтому я еду почти расслабленно. За рулем я не так давно, нога на сцеплении, когда трогаюсь с места, стоя на светофоре первой, правда, уже не дрожит, но в плотном потоке до сих пор нервничаю. Ну там, при перестроении или на кольце. Обычное дело.

Сзади кто-то усиленно моргает фарами, и я перестраиваюсь правее. Дорога тут шестиполосная. Три полосы туда, три обратно. Пропускаю торопыгу и снова перестраиваюсь в крайнюю левую полосу. Скоро мне нужно сделать разворот, потом перестроиться в крайнюю правую полосу и свернуть в жилой массив справа от дороги. Хорошо, что поток машин сегодня не то, чтобы оживленный.

Мама всегда жутко переживает, когда я сажусь за руль. Она вообще у меня считает, что молодая леди должна чинно восседать на пассажирском сиденье, пока ее везет по нужному адресу сидящий за рулем мужчина. Я у мамы единственный ребенок. Единственный и рожденный достаточно поздно по меркам нашей страны после многочисленных неудачных попыток зачать и выносить. Ну. Вы поняли, да? Так что мама у меня пенсионерка. Бодрая и ухоженная пенсионерка.

Была.

Мужчины же у меня нет. У меня есть я. Та еще ходячая проблема, я вам скажу. То тарелка с овсянкой у нее выскользнет из уставших рук и разлетится вдребезги об кафель под ногами, то свет выключить забудет. Так что мне и меня хватает. В общем, мое решение получить водительские права и покупку очень бюджетного и очень подержанного авто мамуля не одобрила. Но и сильно против не была. Она у меня старается. Моя мама. Раньше всегда рассказывала, как интересно рассуждают старшеклассницы из подведомственного ей одиннадцатого «а». Про то, что женщина должна быть самодостаточной, той самой сильной и независимой, успешной. Карьера, должность, статус, престиж, бизнес… а там и все остальное приложится. Я мягко ей говорила, что, мол, да, мам, такое вот теперь время и в нужном месте вворачивала: «…а за рулем сколько женщин теперь, сама посмотри». Мама печально вздыхала и принималась вспоминать, как шоколадка, которую подарил ей папа в день знакомства, была растаявшая настолько, что напоминала скорее шоколадный кисель, чем шоколадку. Папа приносил эту шоколадку уже на третьи танцы подряд и только на третий раз решился ее подарить.

Я сама про папу помню только то, что он сильно пил. И бил нас. Бил и пил. Чаще, конечно, пил, а потом бил, но бывало и наоборот. Спросите, почему мама с ним не развелась? Что тут ответить. Знай вы мою маму, то и самого вопроса не возникло бы. Когда мне было пятнадцать, отец допился до цирроза печени. Мы виду не подали, но выдохнули с облегчением. Я так точно. Благополучно закончила школу, не с золотой медалью, как можно было бы подумать, но вполне крепкой хорошисткой и без проблем поступила на бюджетное отделение факультета русского языка и литературы. Мамуля мой выбор одобрила. После того, как я окончила университет, она навела мосты в своей школе, и я даже успела поработать пару месяцев учительницей. Пока в нашу жизнь стремительно не ворвался он.

Рак.

С той формой рака сердца, что диагностировали у мамы, долго не живут. Операцию делать смысла нет. По крайней мере, такое заключение дала бесплатная медицина. «А не пойти ли тебе в жопу, уважаемая медицина?» – ответила я ей и продала нашу с мамой трешку в центре. В центральной и самой лучшей клинике города (и страны) сказали, что операцию сделать можно. Даже нужно. Чем раньше, тем лучше. И после операции есть очень даже хорошие шансы на еще долгие годы жизни. И выставили счет.

Работу в школе мне пришлось оставить. Кроме как преподавать, я больше ничего не умею, поэтому единственно возможное решение созрело очень быстро. Репетиторство. Деньги, вырученные с продажи квартиры, я положила под проценты в банк и заполнила свой рабочий день консультациями отстающих школьников и студентов с девяти утра до девяти вечера ежедневно. Благо, дети учатся теперь в три смены. А еще на носу лето и поэтому каникулы. Ну, экзамены там у многих и подготовка к вступительным, потом будут подготовки к осенней пересдаче, но чисто технически все равно каникулы. Как ни крути, лето – не самое востребованное время года для школьного учителя, но я все равно надеюсь, что смогу найти нужное количество учеников. Так вот и мотаюсь с утра до вечера от одного адреса к другому, пытаясь хоть что-то заработать и увеличить сумму на счете до нужной. А по вечерам строчу многочисленные заявки с просьбами о помощи во всевозможные благотворительные фонды. Честно говоря, получается плохо. Настолько плохо, что иногда опускаются руки. Последние два месяца мама живет в онкологическом диспансере.

Милашка Курт Кобейн выплескивает свою боль, не сдерживаясь, кричит, срывая горло, отчаянно, с надрывом. Я знаю, дружочек, знаю. Мне тоже плохо.

Май в этом году жаркий, сухой. Дождя не было уже пару недель, и сегодня на лазурно-голубом небе опять ни облачка. Солнце палит нещадно, над поверхностью убегающей далеко вперед дороги колышется знойное марево. В машине жарко, душно; строгая белая блузка, застегнутая под горло, неприятно липнет к спине, а жесткая ткань черной плиссированной юбки до колен покалывает голую кожу бедер: дресс-код дресс-кодом, но колготки для такой погоды – это уж слишком. Кручу ручку стеклоподъемника, опуская стекло, и в салон врывается горячий, обжигающий воздух. Ох! Свои светлые волосы я обычно собираю в пучок на затылке, но не только из-за жары: они у меня сильно непослушные, укладывать их долго и трудно, а если не укладывать, то я становлюсь похожа на растрепу. Вообще, мама, начиная с самого детства, не уставала мне твердить, какая я у нее красавица. Но какая мама скажет своему ребенку иначе? Так что внешность у меня самая обычная: миндалевидный разрез светло-зеленых глаз, брови достаточно правильной формы с небольшим изломом, чуть полноватые губы сердечком и слегка выступающие скулы. Очень хочется вытащить из сумки на соседнем сиденье влажные салфетки, чтобы хоть как-то освежиться, но на ходу я этого сделать не могу. С макияжем, как и с прической, я тоже не особо усердствую. Нет на это ни времени, ни сил.

Так. Впереди место для разворота. Еще немного и следующий уже будет мой.

Со встречной полосы в место для разворота выворачивает темно-синий хэтчбэк, и я машинально немного сбрасываю скорость. Конечно, он видит, что я еду достаточно быстро и ему не успеть выскочить, но…

Блин!!!

Хэтчбэк, и не думая останавливаться, выскакивает прямо передо мной. Еще секунда и… и я рефлекторно выкручиваю руль вправо, уходя от столкновения. В зеркало даже не смотрю. Действую на автомате. Раздается звук удара и скрежет металла о металл. Резкий толчок. Визг, лязг, скрип, треск. И тишина. Мертвая гробовая тишина. Несмотря на то, что Курт все так же кричит. Просто эта тишина у меня в голове. Какое-то время я сижу, силясь осознать произошедшее, потом успокаиваю Курта, ткнув в красный прямоугольник на магнитоле, хватаю свою сумку с сиденья и вываливаюсь из машины.

Водитель хэтчбэка, не мудрствуя лукаво, банально скрылся с места происшествия. Скорее всего, именно эту фразу придется указать в протоколе. Пострадавший внедорожник, с виду очень дорогой и очень крутой (чтоб его!), с помятым левым боком стоит в соседней полосе, сразу за ним остановились еще два по виду почти таких же. Или они вместе, или зеваки, или помочь хотят. Не знаю. Из внедорожника уже вышли двое мужчин: один, невысокий и светловолосый в синем костюме с галстуком, стоит около капота и задумчиво рассматривает повреждения, второй, намного более высокий, с внушительной мускулатурой, на которой трещит по швам черная рубашка, огромный и бородатый, с перекошенным злобой страшным лицом бодрым уверенным шагом идет в мою сторону. Вот же… незадача.

– Ты че, шалава?! – грубо рявкает бородатый, – совсем охуела, шлюха тупая?!

Я мгновенно теряюсь. Нет, я, конечно, видела, что он зол. Но зачем же вот так? Я ведь не специально. И он наверняка видел, что меня подрезали. И что случилось, то уже случилось.

– Ты хоть представляешь, сколько эта тачка стоит? Смотри, че сделала!

Он хватает меня за руку и подталкивает в сторону машины, словно намереваясь как нашкодившего котенка ткнуть в нее носом.

Я теряюсь окончательно. Он еще и руки распускает. Стою и бестолково разглядываю пожеванный бок внедорожника. Поднимаю глаза и только сейчас замечаю, что в машине на переднем пассажирском сиденье сидит еще один мужчина. У него гладкие темные блестящие волосы, небрежной волной падающие на высокий лоб и виски, жесткая линия скул и правильно очерченные в дерзком изгибе губы. Даже сейчас, когда он сидит, видно, что он хорошо сложен и тоже высокий и мускулистый, но не такой перекачанный шкаф, как тот, что на меня орет, а в меру. Его белая рубашка не может скрыть плавных красивых линий идеально вылепленных мышц, а опущенная голова не может скрыть выражение полнейшего равнодушия к происходящему на лице. Мужчина сидит, склонившись над ноутбуком, и что-то там печатает. Потом, словно почувствовав, что я на него смотрю, поворачивает голову, бросает на меня короткий взгляд и снова утыкается в свой ноутбук.

Изо рта бородатого неадеквата ни на секунду не останавливается поток грязи и оскорблений. Другой мужчина, вышедший из машины вместе с ним, тот, который невысокий и светловолосый в синем костюме, все это время стоит молча, привалившись к капоту. Опасаясь, что верзила опять начнет хватать меня руками, я осторожно отступаю в его сторону и встаю у него за спиной. Здесь никого больше нет, из остановившихся вслед за нами машин никто больше не выходит, и что мне делать, я, честно говоря, не знаю, поэтому, действуя на голых инстинктах, пытаюсь найти поддержку у единственного с виду вменяемого человека.