– Я и не имела в виду… – она совсем растерялась.

Он бросил резко:

– Я знаю, что ты имела в виду.

*

С того дня, как вернулся из далёкого путешествия Леру, зима, как сорвавшийся с цепи пёс, беспрерывно выла у порога. Засыпала слабых людишек снегом, вымораживала их дома. У тех, кто не сумел обеспечить себя запасами, отнимала надежду на пропитание.

Если бы не Леру, – думала всякий раз Клементина – она не выжила бы. Одно присутствие его в доме делало для неё ожидание весны не таким непереносимым.

Не то, чтобы они много общались между собой. Всё больше сидели рядом, занимались своими делами. Леру чистил ружьё, перебирал и готовил ловушки и капканы. Ждал, когда метель утихнет, чтобы снова выйти на охоту. Клементина возилась с дочерью. Пела ей то ли песни, то ли баллады – что-то, всплывавшее из глубин её детства. Рассказывала сказки. Девочка слушала. Улыбалась. Лепетала что-то в ответ.

Время от времени Леру отрывался от своих занятий, вскидывал голову, – Клементина отмечала это краем глаза. Смотрел на них с не вполне понятным ей выражением – со смесью любопытства и недоумения. Когда взгляд начинал жечь кожу, она оборачивалась. Приподнимала бровь, наклоняла вопросительно голову. Он тогда качал головой: нет-нет, ничего. Снова возвращался к своим капканам и ловушкам.

*

С некоторых пор он ничего не мог с собой поделать. Вид этих двух женщин – большой и маленькой – наполнял его какой-то особенной радостью. И он, стараясь делать это незаметно, в самом деле любовался ими. Глядел на дитя – на яркие глаза, тонкие ручки, светлые шёлковые кудри ребёнка. Впивался взглядом в плавный изгиб шеи женщины, в просвечивающее алым ухо, в её иссушенные морозом губы. Никак не мог заставить себя не смотреть.

Женщина напевала-наговаривала что-то, девочка угукала, щебетала, смеялась. Тянулась, засовывала пальчики в рот матери, заглядывала, будто понять пыталась, как, откуда берутся эти странные звуки.

А он смотрел, слушал этот невнятный диалог матери и дочери. И удивлялся теплу, которое разливалось в глубине него. Он уже и думать забыл о том, что такое возможно.

Вечерами, уложив Вик спать, Клементина усаживалась у очага. Иногда просто молча глядела в огонь, иногда доставала откуда-то из-под матраса стопку исписанных листов. Смотрела, вздыхала, гладила их пальцами. Он наблюдал за ней какое-то время.

Однажды не удержался, спросил:

– Что это ты там всё вздыхаешь? Что? Письма от любовника перечитываешь?

– Я не читаю, – сухо ответила она. – Хотя очень хотела бы.

Ответ показался ему странным.

– Что это за бумаги? – спросил.

Она сначала пожала плечами, промолчала. Потом, когда он повторил вопрос, всё-таки заговорила. Опять пожаловалась, как сильно хочется ей прочесть то, что там написано.

– Так прочти! – отчего-то раздражённо ответил он. – Если это не личные письма, что мешает тебе развлечься?

Она боролась с собой ещё некоторое время. В конце концов, сдалась.

Однажды вечером, усевшись у очага, положила стопку бумаг себе на колени, принялась читать вслух. И он, Леру, получил возможность не только смотреть, но и слушать её. Говорить с ней.

Они и прежде разговаривали, разумеется. Но беседы их были коротки. Она не спрашивала его о прошлом, которое он хотел забыть. И он был ей очень за это благодарен. Он, в свою очередь, тоже не задавал ей вопросов. Так, временами, когда приходило желание, она рассказывала ему о своём детстве. Но тоже скупо, без подробностей.

Оттого он был очень рад, когда она наконец решилась прочесть то, что оставил ей какой-то иезуит. По крайней мере, у них появилась тема для обсуждения. Он, Леру, мог немало добавить к отчёту миссионера-иезуита о его путешествии от озера Сен-Жан до озера Мистассини. В своё время он прошагал немало льё, преодолевая тяжелейшие волоки, он поднимался в горы, брёл по заболоченной, изобилующей многочисленными ручьями, равнине пока добрался до текущей на север реки Нестоуканоу. Он прекрасно знал тот район.