не доставляет треволнений мне,
в архиве стопкой пожелтевшие конверты,
отпущен чёлн несбывшихся надежд.
Мне некуда спешить… дым осени мне сладок;
лебяжьим стадом облака плывут…
окидываю высь я безмятежным взглядом
и радуюсь тому… что я живу.
ОТЕЦ
Давно живу, но до сих пор я перед хамами робею,
роняет внучка мне в укор: «Ты защищаться не умеешь.
Пожёстче надо быть в словах. Послать не бойся — это модно».
Возможно, что она права… кто нынче ценит благородность…
* * *
Я помню крёстный мне привёз из отпуска
в подарок мячик,
а через час… в резину гвоздь воткнул, смеясь, соседский
мальчик.
Комок обиды проглотив, прокол я пальцем придавила,
пыталась жизнь мячу спасти, но ничего не получилось.
В минуты горькие казалось, что с ним мы вместе умираем.
Обняв его, я допоздна скрывалась ото всех в сарае.
Сидела пальчики сцепив, бегущих слёз не вытирала,
клялась \под всхлипы\ отомстить; мне так подарок было
жалко.
В беседе мысленной с собой я ненавидела мальчишку…
Месть затаив, пришла домой с лицом чумазым
и поникшим.
Отец, чинивший сапоги, увидя взгляд зазлобы полный,
на лавку рядом посадил, пригладив спутанную чёлку,
сказал: «Обидчика прости. Сложнее в жизни
ждут сюжеты,
но даже зла сполна вкусив, останься, дочка, ЧЕЛОВЕКОМ».
Ах… как же вы раньше мне нравились
Ну… экий вы, право, стеснительный. Входите. Не стойте в двери.
Закончен сезон отопительный, позвольте, её затворить.
Ещё… сырость в комнату просится. Прощается плачем весна.
Вы трость опустите в зонтовницу, зачем вам в квартире она.
Тирольку повесьте… где хочется — запретов на гвоздики нет.
Спасибо большое за розочку, за милый смешной комплимент.
Не в кухню… уже мы не школьники… В гостиную… солнечней
там.
Идите… к журнальному столику, туда самовар я подам
Не бойтесь за скатерть… вы можете тарелку придвинуть к себе.
Берите… берите… творожники, конфеты, печенье, щербет.
Чего же вы паритесь в курточке? Хоть стиль вам спортивный
идёт,
не спрятать за змейкою тучности, расслабьтесь… снимите её.
И… что вы смущаетесь, полноте, уже не семнадцать нам лет.
Я тоже… как видите, полная… устала от частых диет.
Вдыхаю чай, пахнущий травами. Ваш взгляд не волнует меня.
Ах, как же вы раньше мне нравились!
За что?
… не могу я понять.
Кассандре
Третий месяц уже
я как будто с планеты другой…
не обижусь /ей богу/ кто пальцем крутнёт у виска,
я спокойно жила, образцово мой выглядел дом,
а теперь… а теперь ни его, ни меня не узнать.
То ли это беда, то ли нет… Нынче в сердце моём тарарам,
чтоб в квартире день каждый порядок блюсти,
я, бывало, юлой заведённой вертелась с утра,
чтоб не всё по местам, я и мысль не могла допустить.
Дни теперь кувырком, поломался размеренный ритм,
сострадание к ней изменило меня донельзя:
нынче /даже в жару/ я страшусь настежь окна открыть,
отлучаясь на час, на минуту боюсь опоздать.
Млею я, уловив виновато-прищуренный взгляд,
любопытной Касюне осколки не ставлю в укор,
не скрываю улыбки, ответно ей глядя в глаза…
мне ни капли не жаль эксклюзивный баварский фарфор.
Тишь звеня расползлась по углам. Ночь похожа на день,
не скупясь освещает луна небезгрешную твердь;
прижимая пушистый комочек поближе к себе,
я шепчу: «Спи спокойно, «мой нежный, мой ласковый зверь».
Кассандре в день рождения
Заметнее стала в движениях томность,
цвет глаз стал ещё золотей,
сегодня Кассандра уже не котёнок
в лукошке мала ей постель.
Не скачет она от тарелки к тарелке,
что светская барышня ест,
бесхитростно щурясь, Кассандра-кокетка
вниманием жалует всех.
В края занавески когтями вцепившись,
трубою хвост пышный подняв,
в оконные стёкла уставясь, бесслышно
кивает она воробьям.
Шалунья в вазонах цветы не жалеет,