На четвертый день я сидела в комнатке Самуила и потягивала какой-то овощной коктейль через трубочку, так как есть уже не могла: остатки моих зубов были частично удалены, частично запилены так, что не только есть – разговаривать невозможно. Олега почему-то всё не было. Неожиданно в комнату вошёл Глеб и спросил вместо приветствия:

– Как дела?

Я что-то промычала в ответ и показала на свой рот, даже довольная тем, что официально могу не разговаривать. Он изменился за дни отсутствия. Как будто принял решение, но пока не знает, что с этим решением делать. Эта мысль пронеслась в голове, и я почему-то испугалась её. За эти дни, состоящие из медицинских процедур и одиноких вечеров на балкончике, я опять же совершенно нелогично успокоилась. Больше ни разу не встретив других обитателей дома, кроме Олега, я привыкла к мысли, что, наверное, не увижу их, в том числе и Глеба. Конечно же я думала о нём. Но решила, что после того вечера он найдёт для себя выход из положения и, естественно, избавится от меня – отдаст одной из сторон за выгодную для него цену. Видимо, этот день настал. Обидно, что я даже не смогу ничего напоследок сказать из-за отсутствия физической возможности.

– Поехали домой.

Ну да, теперь этот неаполитанский домище мой дом! Но не мне спорить с хозяином своей жизни, и я только кивнула головой. В гараже стояла другая машина, длинная и очень чёрная, с такими же зеркальными тонированными стёклами. Глеб подвёл меня к месту рядом с водителем и, открывая дверцу, сказал:

– Мне нужно с тобой поговорить.

Конечно! Поговорить со мной, когда я даже рот толком не могу открыть, не то, что звуки издавать! Широко раскрыв глаза, я не удержалась в покорности судьбе и стала грозно мычать, ну я так думала, что грозно. Уже в машине он сказал:

– Ты только выслушай меня.

Но за всю дорогу больше ни слова не сказал. Сначала я ёрзала и пыталась посмотреть ему в глаза, а потом решила – зачем приближать кошмар? Когда наступит, тогда и наступит.

Он наступил за ужином. Когда Глеб пришёл с ноутбуком в руках, я чуть не уронила йогурт из рук. Ничего хорошего это не предвещало. На экране возник известный российский журналист и стал комментировать кадры из записи переговоров. Вот это да! Они всё-таки раскопали запись, или им кто-то помог? Я вопросительно посмотрела на Глеба.

– Мы к этому не имеем никакого отношения.

Потом корреспондент стал говорить обо мне. Обвинения сыпались одно за другим: я заранее устроилась в санатории, вошла в доверие команды и организовала нападение и так далее и тому подобное. Я посмотрела на Глеба. Он, как и в прошлый раз, смотрел на меня без всякого выражения. Так как говорить я не могла, то просто затянулась сигаретой и сделала вид, что любуюсь закатом. Теперь возвращение для меня уже просто невозможно. Всё равно найдут и, в лучшем случае, посадят, хотя, всего скорее, я тихо исчезну навсегда. А собственно говоря, почему я расстраиваюсь? Бежать всё равно не смогу, это я понимала, да и хочу ли? Эта мысль неожиданно возникла и повергла меня в шок. О чём я думаю?! Плохо, когда женщина физически не может говорить. Я бы уже давно несла какие-то глупости, и у этой мысли не было бы возможности сквозь эти глупости пробраться. Но сейчас она уже прочно засела голове, и мне пришлось её думать. Собственно, что уж такого странного в том, что пожилая тётенька влюбляется в красавца мужчину, кем бы он ни был, и хочет оставаться с ним даже под угрозой смерти? Просто иногда видеть, иногда разговаривать, знать, что он где-то рядом. Вот и призналась себе. Всё остальное не страшно.