Есть у меня карта, говорил я, хотя карты и в помине не было. «Покажи карту, Сусанин», – кричала Света, проваливаясь по пояс в снега лесной целины. У Наташи Косько колготки были тонкие, брючки в обтяжку до икр, сапожки на каблучках порвались по молнии—очень неподходящее снаряжение для похода в лесу.

По насту девчонки тащили гитару по очереди. Андрей нес себя и бутыль. Рюкзаки, два, у девочек взял я. Дорога чистая, укатанная, твердая, была буквально рядом, в 50 метрах по правому плечу. Срезали, называется.

«Сын, жених, и еще жених останутся сиротами» причитали девочки на разные голоса и дружно костерили меня, «Сусанина-искусствоведа». Мать примерная, Света, написала дома расписку сыну, что вернется живой.

Вдруг три бабушки мимо бегут на лыжах.

Где Таганай?, – кричим мы им. Рукой они махнули вперед, «Вы-то без лыж и до ночи не дойдете!». (Удивительно, но мы на пять минут всё ж этих бабушек опередили, у приюта).

Темнеть уже стало реально, 20 км еще нам идти до приюта «Таганайская совесть».

Четыре часа мы прёмся по лыжне без лыж. Паника тихая начинается в стане искусствоведов. Все уже поняли, что приюта нет и не будет, это басни Жени, то есть мои. Меня ругают, доверие утеряно напрочь. Кругом горы, на них лес растет глухой, еловый. Очень темно.

Мы сильно промокли от снега и замерзли, обувь и одежда набита снегом по пояс.

И вот на косогоре показался деревянный домик. На крыльцо вышел мальчик лет 17:

«В дом не пущу, так как начальства нет, идите вон туда в палатку военную».

Мы пошли, что еще нам оставалось? Печка военного образца в палатке, стали ее топить. Труба не прочищена, дым стелется по полу. Сидим, зажав нос, и радуемся теплу, то есть изо всех сил мы старались усидеть в палатке, но отравленные удушливым дымом, все вывалились на снег. Синтетические носки Света положила подсушиться на печку, зря, добавили вони.

Андрей первый сказал «пошли в другую палатку» и выхватил самогон, речь пламенная прозвенела: Я пью и радуюсь!

Я же тихо, с выдержкою, спросил:

– Что это спирт?

– Нет, самогон.

Я взял бутыль. Приложился. Хорошо! Все приложились, хорошо. Сразу никто не заболел. Из трех девчонок дома три и заболели. – Но ведь легко заболели, упирался я позже, по возвращении, глядя в строгие очи декана.

Нас в палатке пятеро. Настоящих альпинистов трое. Они приехали из Нижнего Тагила с настоящим альпинистским оборудованием. Остановились в соседней палатке, очарованы нашими девушками, рядят их в свои крутые куртки и ремни, фотографируются с ними, учат кольца на страповке защелкивать. Но это завтра, как и их фирменное восхождение, после фирменных тренировок, на гору Круглицу.

А начальники приехали в 12 часов ночи. Дров накололи. Продукты привезли. До 3 часов ночи они песни пели песни под гитару в нашей палатке, Андрей играл. Редкое дело! и начальство и альпинисты, и искусствоведы в солдатской палатке родство человеческое почувствовали, – зимой никто гитару не таскал сюда до нас!

Пели Розенбаума, песни из фильмов «Неуловимые мстители», «Бременские музыканты», песни Битлз.

Когда все уснули, я сидел у костра, подбрасывая заготовленные дрова, чтоб никто в палатке не замерз.

Утром выглянуло солнце, почти все совершили бросок на вершину хребта Таганай – «Круглицу». Света наотрез отказалась от восхождения (после уговоров и презрительных плевков ее оставили кашеварить в палатке). До отъезда она написала завещание (куда деть вещи и картины, а также квартиру, и кто сыну будет опекун, и где ее похоронить – на кладбище в деревне Мосино, под песню «Битлз» «Йестердей»). А сыну она дала устное обещание, что в горы не полезет. Вот она его и сдержала.