– Умру, Тамарочка, если за меня не выйдешь.

Папа в молодости плакал из-за мамы, что не выйдет за него, мама в старости – из-за папы, что за него вышла. Маринка и сейчас подошла к матери, обняла ее руку и прижалась щекой.

– Не плачь, мамочка, пойдем спать, уже поздно, – шепотом выдохнула Марина.

– У-у, отцовское отродье! Вся в папашу своего, иди давай к нему, целуйтесь, – Тамара Николаевна зло одернула руку.

От обиды перехватило дыхание, краска залила щеки, боль за мать и жалость к отцу смешались в непонятное чувство отвержения, неприятия близким человеком предложенного утешения, тогда впервые Маринка почувствовала свою никому ненужность.

Отец равнодушно смотрел телевизор, мать, затихнув, сидела на кухне, закаменевшая в своем бабьем горе, сестра с Пашкой закрылись в своей комнате, врубив на полную катушку магнитофон.

Ольге уже двадцать, Пашке двадцать два. Он объявил родителям, что хочет жениться на Тане, девчонке из простой семьи, они уже встречаются два года, но с родителями Пашка ее не знакомит. Он не знает, как сказать своей Танюше, что папа не хочет их свадьбы, что он хочет для сына другую невесту, которая подходила бы папиному статусу.

– Ну, мало ли, веселая да хорошая, рано еще, понимаю, не нагулялся. Присмотреться надо, жена – это тебе не хихоньки да хахоньки. Жена нужна серьезная, надежная, чтоб раз и навсегда.

Пашка подумал: «Ну да, как мать. А как же любовь?»

– А как же любовь, отец?

– Любовь, она потом придет, ты про любовь и не вспомнишь, когда женишься. Там не до любви будет, банки-склянки, пеленки-распашонки. Семья – это не любовь, это ответственность, работа, лямка на всю жизнь.

Что-то не стыковалось в Пашкиной голове. «Лямка, работа, банки какие-то… где свет, где радость? Где сердце, наконец?»

Маринка постучалась к старшим:

– Откройте мне, я к вам.

– Заходи, мелочь, че скребешься, не спишь? – Ольга открыла дверь.

– Не могу уснуть, мне страшно одной. Маринка прижалась к сестре и заплакала.

– Что ревешь? Не реви. Уже привыкнуть должна ко всей этой богадельне, не маленькая.

Маринка хлюпнула носом, вытерла глаза.

– Оль, можно у тебя побуду?

– Ложись давай, сейчас музыку убавлю. Пашка, вали спать, я мелочь уложу, эти теперь до утра собачиться будут.

– Оль, знаешь что?

– Что?

– Я не люблю спать.

– Как это?

– Ну, я не знаю, как объяснить, но я чувствую отвращение ко сну. Я вот, когда знаю, что скоро пора ложиться, стараюсь это время оттянуть подольше. Я прямо сопротивляюсь всеми силами, чтобы не уснуть.

– Э, э, э! Ты давай кончай так думать. Это ненормально, это психушка. Отвращение ко сну, чего придумала! И давно это у тебя?

– Давно. Не очень. Я, когда засыпаю, думаю, что умираю. Я чувствую, что умираю каждую ночь. Когда засну, не страшно, а когда жду сна – очень даже страшно. Когда я сплю, я не живу.

Оля испуганно смотрела на одиннадцатилетнюю сестру. Ощущения совсем не ребенка.

– Мама мне говорила, что смерть – это сон. Умирать не страшно и не больно, и лучше всего умереть во сне, чтобы лечь и не проснуться.

– Маришка, не болтай. Рано тебе о смерти думать. Давай ложись. Я тебе что-нибудь веселое расскажу.

– Сказку?

– Угу, как дед наср… в коляску и поставил в уголок, чтоб никто не уволок.

Марина засмеялась. Какая же Оля смешная. И добрая. И красивая. От нее все время так вкусно пахнет. Марина легла на краешек кровати и задумалась. Она думала, зачем люди умирают, если уже родились на свет. «Надо было в космосе сделать так, чтобы родилось два миллиона человек – и навсегда. Чтобы больше никто не рождался и не умирал. И чтобы они не старели, всегда были молодые и не болели. Но я же могла не попасть в эти два миллиона и не родиться. Нет, как-то по-другому надо. Земля большая, а помещается на кончике спичечной головки…» – проваливаясь в сон, путалась в казавшихся складными мыслях маленькая Маринка. Ей приснился очень красивый сон. Первый раз в ее жизни – цветной и яркий.