Я к Вам пишу… Лёля Фольшина

Роман в письмах и дневниках

Он:

Роман Сергеевич Чернышев, граф, 1792 года рождения

отставной полковник, участник войны 1812 года

и заграничных походов, осужден «по делу 14 декабря»

Она:

Варвара Павловна Белокриницкая, 1800 года рождения

дочь помещика Павла Матвеевича Белокриницкого,

семья владеет домом в Москве на Мясницкой улице

и поместьем в Смоленской губернии

Июль 1934 года. Подмосковье

Дачный дом, бывший когда-то флигелем барской усадьбы

– Варька, полезли на чердак. Там интересно.

– Не хочу, да и бабушка строго-настрого приказала платья не пачкать.

– Мы не испачкаемся, честное пионерское, зато там интересно.

– Сказала – не хочу, – Варя фыркнула, отошла от Андрея подальше и села в кресло с книгой.

– Трусиха, трусиха, трусиха.

– Я??? Да никогда в жизни, – девочка бросила книгу и решительно стала подниматься по шатким ступеням ведущей на чердак лестницы. Да, она боялась мышей, пауков и тараканов, но признаться в этом кузену, который и так доставал ее все лето, – ни за что на свете.

***

– Варя, смотри, чемодан. Огроменный какой. Наверное, там сокровища.

– Бумаги, – воскликнули одновременно два голоса, только мальчик – разочарованно, а девочка – с интересом.

– Андрей, посвети мне, – Варя стала смотреть пачки писем, перевязанные ленточками и старые тетради в сафьяновых переплетах. Бумага была пожелтевшей, чернила просматривались плохо, но это была живая история.

Девочка взяла наугад пачку листов и начала читать.

«…январь 1832 года

Друг мой, дорогая, родная моя Варенька, я, наверное, не имею права писать Вам так, но я так привык к нашей переписке, Вы стали мне близким другом. Самым близким на свете. Я пишу Вам письма, разговариваю с Вами в моем дневнике, словно Вы сидите рядом, я держу Вас за руку – милая, простите мне эту вольность – и рассказываю обо всем, что произошло за ночь…»

Дальше было несколько неразборчивых строчек и подпись тоже не очень разборчивая с таким залихватским росчерком.

– Андрей, помоги мне все это снести вниз, – Варя прижала к груди ту пачку, листочек из которой читала, и стала осторожно спускаться, словно нашла величайшую драгоценность и теперь боялась ее разбить.

– Варька, дура ты, зачем? Бумаги какие-то. Давай еще посмотрим, – заныл Андрей, но, тем не менее, безропотно потащил найденный чемодан вниз. Фанерный и достаточно тяжелый, он оттягивал парню руку, но показать себя слабаком перед девчонкой – нет, только не это.

Чемодан был поставлен на стол на террасе, Варя села в кресло и начала разбирать бумаги…

Письма удалось разложить по датам, хотя и не сразу – кое-где вместе дней и месяцев стояли церковные праздники, и девочке пришлось вспоминать все, чему учил ее когда-то дедушка-священник, а вот дневники… Тетради были разрозненные, некоторые буквально разваливались под руками, кое-где лежали просто отдельные листы. Сначала Варя хотела собрать дневниковые записи хотя бы по годам, но потом решила читать, как придется – так будет еще интереснее. Письма же она разложила в две разные стопки – по почерку и адресатам. Их было два – Роман Чернышев и Варвара Белокриницкая. Дневники тоже принадлежали Роману…

Март 1828 года. Березов.

Милый друг мой, Варвара Павловна. Вот и прошел год моего заключения, отправлен я теперь на поселение в Сибирь. Место мне выпало, можно сказать, шикарное – Березов. Помните, должно быть, сюда был сослан в свое время князь Меншиков, сподвижник Петра Великого. Даже дом сохранился, в котором он с семьей проживал. Хоромы. Нам такое и не снилось.

Живу я у одной доброй старушки, помогаю ей, чем могу, дрова наколоть, снег разгрести. Колодец у нас свой, так что воды натаскать не сложно.

Тоскливо тут до крайности. Особливо зимой. Как весна настанет, легше будет, но весна тут не скоро еще. И не такая она, как у Вас в Москве.

У нас тут холодно. Особенно по утрам. Пока хозяйка печку растопит – она к этому важному делу барина не допускает – из-под одеяла носу не высунешь. Зато потом хорошо. Марья Гавриловна женщина хозяйственная, с самого утра все что-то печет, стряпаем, в избе вкусный дух витает. Столуюсь я у нее, ясное дело, деньги, что перечисляют, ей и отдаю. Знаете, Варвара Павловна, до того непривычно все. Я ведь раньше никогда и не интересовался, сколько хлеб стоит или фунт сахару, ни к чему было, а теперь вот приходится. Вообще у меня такое ощущение странное, что того Романа, которым я был когда-то, более и нет на свете, даже того, который с Вами когда-то на постоялом дворе беседовал, тоже в общем-то нет. Другой я стал совсем, сам себя не узнаю.

Вот вышел сейчас на улицу, снег искрится, солнышко светит, хорошо так стало. Вспомнилось почему-то, как на 40 мучеников 1 маменька жаворонков пекла, с крылышками и глазками-изюминками. А однажды мы с братом по незнанию, али по озорству весь приготовленный маменькой изюм съели. Ох, и попало там тогда от отца. Он два дня с нами не разговаривал, и на службу идти не велел. А маменька только вздыхала, да смотрела укоризненно. И меня от этого ее взгляда аж переворачивало всего.

Я потом года два еще на жаворонков смотреть не мог. Как увижу, так вспомню проделку нашу глупую и маменькин взгляд укоризненный.

Теперь уж отца в живых нет, а она, бедная, по канцеляриям хлопочет обо мне, чтобы наказание смягчить. Да что поделаешь. Сам виноват. Ее только жалко. Совсем одна осталась.

Что-то я все о грустном, простите, Варвара Павловна. Расскажите, как поживаете. Какие балы были нынче на Святках, катались ли на каруселях на Масленой? А что каток на Патриарших прудах чистят ли, как и прежде? Мы юнкерами часто туда хаживали. Самый лучший был каток в Москве. Там оркестр играл, раздевалка была теплая, и чаем поили с бубликами. Вы кататься любите? Хотел написать, что приеду, и покатаемся, только вряд ли я когда вернусь в Москву-матушку, даже если маменька выхлопочет помилование.

Ну да ничего, я не унываю. Право, о чем унывать? Жив, и слава Богу. Утром проснулся и обрадовался – еще один день Господь даровал прожить. Совсем другие у меня тут радости, маленькие, ежедневные, даже ежеминутные. Птица на ветку вспорхнула – радость, лису увидел, когда за шишками ходил, тоже радость, книгу у местного священника нашел – еще какая радость. Пусть и на древнегреческом, коего я и не помню почти, но все равно это книга. Буду пытаться читать и вспоминать язык, хоть какое занятие для ума. Сын отца Петра из уезда вернется, может, еще книг каких привезет, а то томик Байрона, что был у меня с собой, я уже весь наизусть выучил, да и не лежит у меня душа к Байрону нынче, а почитать хочется. Еще нашел у батюшки литографию нашего городка, скопировал ее, как мог, чтобы Вы видели, где я проживаю. Город наш стоит на речке Сосьве. Сейчас она льдом покрыта, а летом тут, говорят, раздолье. Рыба водится разная, в тайге – клюква да морошка. Ягоду и листья сушат и зимой заваривают вместо чая. И верите ли, Варвара Павловна, я тоже к такому чаю пристрастился. Сначала поневоле, а сейчас кажется, вкуснее любого кофию и шоколаду. Знаете, о чем я иногда вспоминаю? Будете смеяться – о мороженом. Такого лакомства тут не делают, но если клюкву с сахаром помять и немного снегу добавить – мороженое и получится. Вот написал, и представилось мне, как Вы мое письмо читаете и улыбаетесь, и смех Ваш слышу. Вы так хорошо смеетесь, что и мне радостно становится.

Прошу Вас, ежели не в тягость, пишите мне чаще, я, Варвара Павловна, писем Ваших жду, очень. Они как глоток свежего воздуха.

Буду я, наверное, письмо свое заканчивать, а то сплошная меланхолия выходит, негоже.

Жду от Вас весточки, за сим остаюсь бывший полковник, а ныне ссыльный поселенец.

Роман Чернышев.

…августа 1808 года

Сегодня говорили с отцом о смысле жизни и о чести. Я никогда не видел его таким взволнованным. Я вообще никогда не видел, чтобы он волновался. Это маменька импульсивна. Она и накричать может и даже однажды пощечину отцу залепила. Они не знали, что я это видел, а я тогда поразился. Как поразился и нынче. Отец ходил по комнате, курил трубку и говорил, говорил, говорил. Громко и взволнованно.

Хотя, ну что я такого сделал. В конце концов, мне шестнадцать лет. Я взрослый. Да и Татьяна сама меня все лето по углам ловила… Я понимаю, что такое честь и достоинство будущего офицера. И отец не прав. Крайне не прав…

Только бы он не сказал маменьке…

…января 1815 года

Париж, Париж, Париж. Как тут красиво. Но как же я хочу домой. Приехать в Чернышевку, упасть лицом в траву и так лежать, вдыхая запах родной земли. Или пойти на реку… Господи, как давно я не купался в реке. Вспомнилось, как с Гришкой переплывали ее на спор…Эх, Гришка, Гришка, ну зачем ты полез в эту атаку… Адьютант-ординарец, ты не должен был погибнуть. Мне тебя так не хватает. Очень…

…марта 1819 года

Граф, конечно, прав, впрочем, как всегда, конституционная монархия спасет Россию, но я-то зачем в это ввязываюсь? Всегда был далек от политики…

…ноября 1813 года

Первый бой. Атака. Пули свистели так, словно каждая из них была предназначена мне. Спасибо, Алешка крикнул, и Вороной понес, иначе мы бы оба погибли. Я был в каком-то ступоре. Машинально скакал, так же машинально саблей махал. А потом меня выворачивало под кустом, и я почти час приходил в себя.