Марина вдруг заплакала, уткнувшись лицом в ладони.

– Успокойся, – сам себе не отдавая отчёта, он притянул её к себе, ощутив, как она всем телом прильнула к нему.

"О, что мне делать? Она привела меня в трепет. Может, я схожу с ума? Где же тот, единственный путь? Где? Не могу же я просто оттолкнуть? Проклятье! Помогите же кто-нибудь!"

Бумилов рассеянно гладил её волосы, решая нелёгкую задачу.

– Марина, – решительно оторвав от своего плеча её голову и заглянув в заплаканное, покрывшееся красными пятнами лицо, сказал он. – Я не могу тебе всего объяснить. Пойми меня правильно. Я никогда никому не желал зла и ты прекрасно знаешь. Я должен во всём разобраться сам. Понимаешь, выйдя на перекресток, я не могу выбрать правильной дороги, боясь, как бы твёрдый грунт не оказался через несколько метров губительной трясиной. И я бы потом не простил бы себе, что обманул тебя и повел по ложному пути. Прости…

Он готов был разрыдаться, но, еле сдерживаясь, ощутил ноющую боль в сердце. О, как не хотелось с ней расставаться!

– Я пойду, – вдруг сказала Марина и старательно протёрла глазки своими маленькими кулачками. – Извини. Забудь, что я тебе говорила. Считай, что этого разговора никогда не было.

Она неожиданно поцеловала его и убежала. Бумилов застыл.

"Вернуть, вернуть надо. Что же это я? А это что?"

Он увидел у себя в руках тоненькую тетрадку.

"Рисунки. Это же её! Её рисунки! Она никогда и никому их не показывала … Это же я! Она рисовала меня! А здесь я с ней! Кажется, я точно схожу с ума!"

– Лён, чо загрустил? – Вершинин ясно улыбался, сверкая белоснежными зубами.

– Сдал? – глухо спросил Бумилов.

– Пятак!

– Молодчик, – они ударили друг друга по поднятым вверх ладоням.

– Пошли?

– Пошли.

Выйдя из школы, Лёня вдруг остановился.

– Саня, дай закурить.

– Ты же не куришь, – ещё более удивился тот, доставая раскрытую пачку.

– Уже курю, дай спичку. – Лёня глубоко затянулся и тут же закашлялся. На покрасневшем лице появились капельки слёз. Лён, что случилось? А ну глянь на меня, – Вершинин озабоченно взглянул на друга. – А ну, выкладывай! У тебя вон даже рука дрожит.

Бумилов взглянул на руку с зажатой сигаретой, она и вправду подрагивала.

– Да чо выкладывать-то, – Лёня опять закашлялся, – говорил я с Мариной.

– Вот оно что, – протянул Вершинин и с расстановкой добавил, – тогда всё понятно.

А в это время из окна третьего этажа за ними следили тоскливые глаза Марины. Заплаканное лицо, растрёпанные длинные волосы, спадающие на вздрагивающие плечи и голубые, небесного цвета глаза, наполненные прозрачными слезинками, никак не могли обезобразить милое и красивое лицо. Она страдала от любви, не в силах погасить свои чувства. У неё не было совсем никакой обиды на Лёню. Обида была на Вершинина и на ту девчонку, которая волей случая пересекла ей дорогу, разбивая любовь…

* * *

Из-за обитой бардовым дерматином двери рвалась оглушительная музыка и слышался, время от времени, заливистый женский смех. Оля позвонила, нажав квадратную кнопку звонка, и отошла в сторону. На пороге появилась какая-то растрёпанная девица в потёртых джинсах, плотно облегающих крупные икры, и лёгкой маечке. Уродливо улыбаясь, махнула головой, приглашая войти. В квартире разило чем-то острым, знакомым, но чем, Оля никак не могла понять. Девица проводила её в одну из комнат, где за накрытым столом шумела весёлая компания. Оля решительно остановилась на пороге, разглядывая сидящих за столом ребят. Но знакомых было только трое: Сырцов с бутылкой в руке и Ставрогин, обнимающий Зою Ведину.

– О, кто к нам пришёл! – закричала Ведина, скинув с плеч руки Ставрогина и устремившись на встречу Строевой. – Проходи, проходи. Рома, наливай штрафную.