«Я не застал Хрёрека конунга в живых и был мал, чтобы помнить его сына в расцвете сил. Но, когда он износил себя, видел его не раз. Это был старик с пожелтевшим, в темных пятнах лицом, уныло свисавшим носом и редкими, как пух, волосами, которые он пытался скрыть под колпаком. Держа чашу в дрожащей руке, Харальд, будто дитя, жадно внимал речам льстецов, наперебой говоривших об его громкой славе. Никакого величия в нем тогда не было и в помине».

XXIII

Вернувшись во владения отца, Харальд нашел там перемены к худшему. Чужие люди приходили и селились на новых землях, не спрашивая позволения хевдингов и согласия бондов. Дело дошло до нападений и поджогов домов, и было уже немало пролито крови. Борги, что возвел его отец, остались без внимания и начали приходить в негодность. Видя небрежение к защите края, норги из-за моря без опасения высаживались на берег и разоряли усадьбы и селения.

Такая жизнь пришлась Харальду не по нраву. Немедля встал он во главе тех бондов, что пострадали от нападений и грабежей, и повел их против лихих людей. Всем чужакам, которые самовольно поселились, он предложил или признать его власть и местные обычаи, или покинуть край под страхом смерти. Иные встретили его слова глумливым смехом, но умылись кровавыми слезами. Сын Хельги искоренял их из своей отчины, как могучий ветер выкорчевывает деревья.

Во дворах тех людей, кто не желал принять его порядки, Харальд велел убивать всех свободных мужчин, носивших оружие. Гостям из-за моря, опустошавшим его земли, он показал, что в этом краю купцов привечают серебряной маркой56, а разбойников – пеньковой веревкой. Харальд укрепил борги отца и обязал хевдингов и сильных бондов57 приводить свои ладьи и людей. Простой народ стоял за него горой, а знатные люди горько шутили, что если при Хельги им было, как под деревом в грозу, то при Харальде стало, как в бурю под скалой.

Перед тем, как отплыть на пир к Хрёреку конунгу, Харальд заехал в усадьбу «Вересковая пустошь» проститься с матерью и братом. Узнав от старшего сына, куда он держит путь, Асгерд, дочь Торбранда, предостерегла его:

– Твой отец желал быть в чести у конунга, но вышло так, как он не предвидел. Не зря говорят люди: одно дело – храбрость, а другое – удача.

– Люди также говорят, – заметил Харальд, – что пагубны советы женщин. Я же не из тех, кто отказывается от счастья, чтобы не накликать беду.

Затем он попросил Фенге лучше следить за порядком в их владениях. Тот же, словно его выпроваживают с небес на землю, вопрошает брата:

– Не возьму я в толк, почему ты решил, что один поедешь к Хрёреку конунгу? Мне доподлинно известно, что он созывает на пир всех хевдингов. Поэтому я тоже считаю себя вправе принять его приглашение.

– Ложна молва, – усмехнулся Харальд, – будто ты выше земных забот. Вот уж не думал, что о людских делах ты думаешь больше, чем о дарах нашим богам.

– Я не намерен, – зарделся Фенге, – препираться о вещах, в которых ты мало смыслишь. Но не забывай, кто берег отчину, когда ты воевал за морем. Я не в таком долгу перед тобой, чтобы хранить землю, пока ты будешь пировать у конунга.

Харальд говорит, что он волен поступать, как знает, ибо каждый выбирает свой путь. Фенге на это отвечает, что не видит большой потери, если они порознь приедут в Хлейдр. Мать пыталась их помирить, но братья стояли каждый на своем и простились прохладно, как утомленный хозяин с засидевшимся гостем.

XXIV

В середине лета к Хрёреку конунгу приехали хевдинги и херсиры со всего Данмёрка. Люди сидели рядами в большом зале за широкими столами. Сам конунг восседал на дубовом троне под родовым ясенем, ветви которого поддерживали своды, а верхушка возвышалась над крышей. Первый день хозяин потчевал гостей рыбой и пивом, второй – мясом и медом, третий – сластями и вином, редкими на Севере. Люди ели и пили, обменивались новостями, слушали саги, играли в хнефатафл