Флория уже дважды написала на одного, возомнившего себя поэтическим божеством, но, к своему разочарованию, пока не видела, чтобы к нему применялись какие-то меры. Она хотела каких-то решений, потому что к этой личности относилась очень даже подозрительно, и в том, что он найдет свою кончину в тифозном бараке на краю земли, конечно, есть и заслуга Маркитантки. Ваал был доволен: эти двое уже были готовы к большому делу. И хотя им предавать было некого, доносительство их возбуждало, ибо придавало значимость собственным персонам. У Баскакова от Флории уже не было тайны, что хранилось в ящике за тяжелым шкафом. Она с его распоряжения таскала серебро по магазинам Торгсина и теперь одевалась только по парижской моде. Это только дураки-пролетарии собирали и переплавляли его, чтобы продать за рубли. Более умные получали за серебро европейский сервис.

Флория по средам, в компании таких же, как и она, стареющих чаровниц, устраивала сеансы то ли гаруспиции, то ли скотомании. Первое – гадание на внутренностях животных, второе – на фекалиях. При гаданиях на внутренностях считались наиважнейшими печень, желчь, легкие и сердце. Самое существенное значение имело исследование печени; одна сторона имела отношение к вопрошающим, а другая – к судьбе их врагов. Похоже, они еще и высматривали расположение кровеносных сосудов. Это происходило во время варки внутренностей, а потом сжигания их на костре. А вот по цвету фекалий определялся внутренний мир человека. Взяв в руки тарелку с фекалиями, они пытались вкусить аромат и сделать предсказание. От всех этих манипуляций по всей коммунальной территории стояла ужасная вонь. Да и сама Флория озонировала соответственно. Но в какой-то мере, это если не возбуждало Баскакова, то явно пробуждало и не давало скучать энергии, получаемой извне. Сам он сейчас осваивал новые ремесла: раскручивалось «Дело Промпартии» – крупный судебный процесс по сфабрикованным материалам о вредительстве в промышленности и на транспорте. Сам он тут уже был в опоздавших, но все равно помогал как мог, будучи уже умелым клеветником и доносчиком. Ремесло его было серебряным: наступало время, когда в Торгсине начали принимать серебро абы какой пробы. Принимали все серебро, кроме церковного, так как имущество церкви уже считалось национализированным.

Сытнее всего Баскакову и Флории было в голодном 1933-м году, так как народ тащил за горсть муки все, что мог наскрести. И он, как ответственный работник снабжения, плотно присосался к этим событиям. В ближайшем Подмосковье приемщики Торгсина принимали серебро по заниженной цене, а если расковыривали в слитках признаки переплавленных советских монет, то просто отбирали под угрозой ареста. Потом все это везли в Москву, и при ответственных работниках снабжения все это сдавали в столичных Торгсинах уже по другой цене.

В начале 1933-го года в пересчете на чистое серебро в Торгсине платили за килограмм 14 рублей 86 копеек. При перепродаже за границу государство зарабатывало на серебре значительные барыши, которые были выше, чем за продажу золота. А сдача серебра нарастала вместе с голодом. В мае-июне, когда голод достиг своего апогея, Торгсин скупил соответственно 173 и 170 тонн чистого серебра, которое пошло на укрепление окаянной диктатуры.

Флория тоже пыталась приклеиться к теме Торгсинов, ведь при них в портовых городах была практически легализованная проституция. Флория рвалась в Ленинград вместе со всей компанией. Государство прямо заставляло женщин заниматься древним ремеслом.

Работать они могли только в магазинах Торгсина и его ресторанах, и исключительно за валюту. Режим работы их был с шести вечера. Как внутри ресторана, так и снаружи было буквально нельзя пройти сквозь толпу проституток, сутенеров и спекулянтов. Кругом был предельный рационализм: «Все, что стране приносит серебро – разрешено».