Заметив его в таком виде, привыкшие ко всему соседи кричали его жене:

– Валька, встречай своего. Вот оно, горе Донбасса, идёт.

– Уже не идёт – ползёт! – обязательно уточнял кто-нибудь.

Жена встречала кормильца не очень ласково, но и не агрессивно, помогая ему войти в дом и завалиться в кровать. Валентина иногда сетовала на мужа:

– Не пил бы – золотым человеком был бы.

– Валюха, – обещал он, – брошу, скоро брошу… Ну гадом буду, Валюха, брошу. А и подумать, как тут не пить, когда все пьют её, проклятую.

Он мог долго обещать, клясться, потом от жалости к жене, детям и себе расплакаться и, утешаемый женой, мирно уснуть. А утром, как обычно, уходил на работу и опять приходил в стельку пьяным.

И вот кульминация. Гарринча, по своему обыкновению, сидел в трусах на крыльце, курил перед сном последнюю сигарету, козёл Стёпка наслаждался дымом и терпеливо ждал свой окурок, как вдруг вдалеке послышалось «Вышел в степь донецкую парень молодой». Это привычно надрывался Петруха. Авдеич и Стёпа кинулись к наблюдательному пункту. Кому ж не хочется пообщаться перед сном, тем более что день в этом отношении выдался совершенно не щедрым. Завязалась извечная борьба за «место под солнцем» человека и козла. На этот раз победил козёл, гордо выставив рогатую голову в проём.

– Стёпка, пусти по-хорошему, – взмолился старик, пытаясь оттеснить наглое животное всем своим тщедушным телом. Но тот был явно сильнее и уступать не собирался.

– Ну ладно, попросишь у меня сигаретку, – перешёл на угрозы Авдеич. – И спать будешь во дворе, козлище!

Ему ничего не оставалось, как наблюдать за происходящим на улице через щель в заборе. К этому моменту Петруха был уже совсем рядом, находясь в стадии между двумя и четырьмя конечностями, то падая на обе руки, то подымаясь, но автопилот не подводил, и он продолжал двигаться в нужном направлении – к родному дому.

– Здорово, Петруха! – весело крикнул сквозь щель Гарринча.

Петруха на полуслове оборвал песню и, не поднимая тяжёлой головы, произнёс:

– Ну, я – Петруха, а ты кто?

– Хрен в пальто, – сострил Авдеич. – Опять нажрался, бродяга?

– Ну, так у Витька сын родился. Мы пару бутылей откушали. Потом у Серёги Козлова добавили. Чё там с тех двух бутылей взять.

– Всё тебе мало? – перешёл на строгий тон старик. – Каждый день напиваешься до чёртиков. Куда тебе оно только лезет?

Петруха, после очередной попытки стать твёрдо на ноги, присел, прислонившись к забору.

– Ты прямо как наш парторг. Тому тоже – хлебом не корми, водкой не пои, дай только Петра Константина… новича повоспитывать.

– Гореть тебе в аду, алкоголик несчастный!

При этих словах взгляд Петрухи упал на козлиные копыта, которые просматривались при тусклом освещении фонаря в промежутке между землёй и нижней частью забора. Мороз продрал его по коже. Он несмело поднял голову вверх и увидал козлиную морду, приобретшую зловещие очертания на фоне полной луны. Состояние шока и дикий страх охватили всё существо горького пьяницы.

– Бросай пить, говорю тебе, пока не поздно!

Последние слова Авдеича вывели из оцепенения бедного Петруху, и с дикими криками «чёрт, чёрт!» он, подброшенный невидимой пружиной, вскочил на ноги и помчался, не переставая орать, по слабоосвещенным улицам к родимой хате. Чем ближе был его дом, тем меньше хмеля оставалось в перепуганной голове. А когда перелетел порог, был уже трезв как стекло.

Первое, что он прокричал жене, было: «Где икона, Валюха?», чем поверг её в неописуемое изумление. Она, видя его состояние, поняла, что расспросы бесполезны, молча достала из шкафа завёрнутую в рушник икону, которой их когда-то благословляли её родители, и, развернув, подала. Петруха с иконой в руках рухнул на колени, стал осыпать лик Божьей Матери поцелуями, креститься и шептать: