Для моего жизнепонимания очень важным оказалось лето 1939 года. Отпуск. Совсем немного денег. Нечаянно наткнулся на объявление – в санатории, расположенном в Вилянской волости Резекненского уезда за полтора лата в день обещали пятиразовое питание, пребывание в польской усадьбе в Яунрикаве. В сравнении с ценами на Рижском взморье это было сказочно дешево. Конечно, выбрав Юрмалу, я сэкономил бы на путевых издержках, но решение все-таки принял в пользу Латгалии и послал туда открытку: прибуду в такой-то день. В ответ мне посоветовали в Вилянах взять балагулу и ехать в Яунрикаву. Что такое балагула? В переводе с языка идиш – водитель лошадиной упряжки, извозчик.

Так я и поступил. Приехав в Виляны, прежде всего осмотрел городок. Впервые в жизни попал в настоящее еврейское местечко – до этого много бывал в Видземе и Курземе, но там таких не было. Впечатление оказалось сильным. Когда позднее приходилось слышать или читать: «рыночная экономика», «необычайная деловая активность», на ум приходили Виляны. Все там кипело, ничто не стояло на месте, никто не бездействовал. Был, помню, жаркий день, через открытое окно какой-то мастерской я видел девять или десять работниц, склонившихся над шитьем…

Искать извозчика не пришлось, «экипажей» и возниц хватало, все они были евреи. Подъехали к санаторию, это было скромное одноэтажное здание с «ронделем», круглой цветочной клумбой перед ним. Мы объехали рондель кругом, остановившись у парадного входа. Навстречу вышла импозантная, рослая дама почтенных лет. На мне был легкий летний плащик, в руке небольшой чемодан. Извозчику было уже заплачено; сойдя на землю, я подошел и, здороваясь, поцеловал даме руку, по тогдашним правилам вежливости.

В результате мне было указано место за «польским столом». В корчме лучшим считался немецкий стол, вторым по значимости – польский. В санатории отдыхали поляки из Риги, одна еврейская и одна русская семья, и это все. Из еврейского местечка я вдруг попал в абсолютно польскую атмосферу. Через две недели я довольно много понимал и кое-что мог сказать по-польски.

В той волости как раз трудился один землемер, в обязанности которого входило перемерить крестьянские наделы. Так я попал еще и в настоящие латышские «времена землемеров»[65]: вслед за специалистом шагали крестьяне, их делом было держать и расставлять мерные столбы и колышки, нести инструменты. То были коренные латгальцы и русские старообрядцы. И с первыми, и со вторыми я пускался в долгие беседы. В санатории я только ел (а кормили там превосходно), остальное же время проводил с землемером и его помощниками.

В глаза мне бросилось прежде всего то, что между латышами и русскими существовал водораздел. Там не было вражды, тем не менее контакты были очень формальными. Во время отдыха они садились раздельно. Я бывал и у тех, и у других. Русские бранили Латвию почем зря. Русские школы закрывают, детей заставляют учить латышский, а они в конце концов не умеют по-русски даже читать, но и латышского по-настоящему не знают: дома-то с ними говорят по-русски.

Атмосфера в это время сгущалась, чувствовалось, что война на пороге. Я спрашивал у тамошних русских: «Вы хотите, чтобы здесь была Россия?» – «Что? Чтобы нас всех загнали в колхоз? Да пошло оно знаешь куда!» Значит, России здесь не надо. «Хотите в Польшу?» – «Что? Опять под польских панов? С ума ты сошел?» – «Чего же вы хотите?» – «Да чего хотим. Латвию!» – «Так вы же только что ее ругали последними словами!» – «Улманис нам дал землю, земля-то моя. Хочу пашу, не хочу – не пашу. Захочу – уйду в город. Не хочу в город – останусь на месте. Я сам себе хозяин!» Я услышал в этих речах гордость, сознание собственного достоинства. Я и сегодня думаю, что видел успех интеграции «нелатышей»: по крайней мере, экономически они были «за» эту землю и не мечтали ни о какой другой.