Тогда, в детстве, я научилась звонить в милицию с невероятной скоростью, хотя не сразу. Сначала, позвонив на 02, я в слезах кричала в трубку о том, что папа бьёт маму, но прежде чем успевала назвать адрес, он подлетал и вырывал телефонный провод с корнем. Но я была смышленой и быстро усвоила, что первым делом необходимо называть адрес. Отец, однако, тоже не был дураком. Иногда он заранее готовился, закрывая входную дверь, пряча ключи и выдергивая провода.

В такие моменты оставалось лишь кричать – истошно и громко. Я не понимала, почему, когда я зову на помощь, никто не приходит. Чудом, иногда соседи вызывали милицию, а иногда – нет. Эти эпизоды заканчивались тем, что он, видимо, уставал бить.

Не в силах защитить маму, хотя настойчиво пыталась и за это получала, я убегала в свою комнату, молясь Богу: «Помоги, чтобы папа успокоился и всё прекратилось». И, чудесным образом, он в какой-то момент успокаивался. После этого я стала верить в Бога.

Как моя хрупкая мама всё это переносила, я не знаю. С каждым годом ситуация только ухудшалась, избиения становились всё более частыми и жестокими.

Я перестала называть его папой – он стал для меня отцом. Однажды я даже поплатилась за это: услышав, как я упомянула его как «отца», он рассвирепел. Из-за страха перед ним я продолжала называть его папой, но внутри уже ненавидела.

Каждый день я проживала с перманентным ощущением страха, который стал частью моей жизни. Днем, когда его не было, я с ужасом думала о его приходе, о том, в каком состоянии он вернется. Когда отец был дома, я сидела настороже, готовая к новой порции адреналина. Даже ночью, когда он засыпал, мне не было покоя: он мог внезапно проснуться и устроить маме скандал с побоями.

В последние годы перед разводом мы с мамой спали вместе в детской комнате. Дверь закрывалась, но не на замок – его наличие могло вызвать новую вспышку гнева, и за секунду он бы был сорван. Каждую ночь засыпать было страшно. Я долго лежала, прислушиваясь, вздрагивая от любого шороха.

Так мы и жили, день за днем, как на пороховой бочке. В школе я тщательно скрывала правду о своей семье, притворяясь, что все хорошо и я счастлива.

А потом, видимо, маму настигло отчаяние, истощив ее силы. В душе ее нарастал гнев, требующий выхода, и она начала срываться на мне, видя в моем облике образы отца. В этот момент меня стали терзать мысли о том, что, вероятно, я приемная – ведь с родным ребенком подобным образом не обращаются.

Скоро я начала винить себя в происходящем, считая, что если исчезну, всем станет легче, и жизнь наладится. Дважды я пыталась лишить себя жизни, но оба раза ножи оказались тупыми, а страх боли сдерживал от окончательного шага.

Чувство ненужности и вины часто сопутствует детям алкоголиков. Если первое может пройти само в зрелом возрасте, то второе требует долгой внутренней работы, словно искоренение вечно прорастающих сорняков.

Папа, видимо, тоже все-таки чувствовал себя виноватым, потому что дважды он предпринял попытки покончить с собой. В первый раз попробовал повеситься на поясе от халата в ванной комнате. Из этой петли вытаскивала его я, он хрипел, был красный, а я трясущимися руками пыталась снять пояс с его шеи. Мне не было и 10 лет. Он плакал и говорил, что больше не может так жить. Я плакала вместе с ним.

Второй раз он решил застрелиться из ружья и опять на глазах у меня. Я плакала, кричала, просила не делать этого. Он не сделал.

Вспоминаю я это с ужасом.

В первые годы его алкоголизма я продолжала его любить и за это даже чувствовала вину перед мамой.

Со временем любовь к отцу исчезла совсем. Остались только ненависть и страх.