Конечно, я могу ошибаться. Быть может, компромисса с нами боятся сильнее, чем «Грексита». Но даже если я ошибаюсь, спросите себя: несмотря на колоссальную стоимость «Грексита», является ли сохранение места в еврозоне в условиях постоянной долговой кабалы и вечной рецессии идеалом, к которому мы стремимся?
Дамы и господа, миролюбивые люди не хотят войны, но не сдадутся, не пожертвуют своей свободой, сколько бы им ни грозили войной. Да, опасаться «Грексита» стоит, это совершенно рационально, но лично я не готов жить в состоянии нескончаемой великой депрессии лишь потому, что нам грозят таким исходом[104].
По мере приближения выборов стали распространяться слухи, что я буду следующим министром финансов, и мне пришлось, как говорится, балансировать на канате. Традиционно министры финансов аккуратны в словах. Более того, они мнят своим долгом отрицать планируемые изменения, будь то процентные ставки или обменный курс, даже если эти изменения вот-вот вступят в силу, чтобы предотвратить ненужную превентивную реакцию рынков, способную свести на нет желаемый эффект перемен. В моем случае требовалось донести до греческого народа правду о грядущей финансовой агрессии наших кредиторов, не спровоцировав новый банковский кризис, который лишит меня возможности вести переговоры о справедливой сделке.
Я выбрал тактику откровенного рассказа, с оптимизмом предвкушая хорошие результаты, которые непременно воспоследуют, если мы сохраним приверженность нашим договоренностям. Утром в интервью коммерческому телеканалу я сказал: «Если СИРИЗА не отреагирует на угрозы Марио Драги закрыть банки и отключить банкоматы, бросив телефонную трубку после того, как напомнит ему, что эта агрессия нарушает устав и противоречит самому духу Европейского союза, нам нет смысла идти на выборы. Народ должен быть готовым к таким угрозам со стороны ЕЦБ, который вел себя аналогичным образом по отношению к ирландцам и киприотам».
Нельзя сказать, что приятно было слышать такие слова от человека, которому слухи прочили пост министра финансов, но народ оставался нашим единственным союзником, а потому я не мог себе позволить вводить его в заблуждение. Людям следовало готовиться к худшему. При этом мне нужно было их ободрять. Отвечая на вопрос другого телевизионного интервью, как быть, если ЕЦБ действительно закроет наши банки, я выразился образно: «Если мы разыграем свои карты правильно, шанс на то, что это произойдет, столь же велик, как и тот, что солнце не взойдет на востоке завтра утром».
В статье, опубликованной на следующий день после этого интервью, я был еще более откровенен и предупреждал, что в ходе наших переговоров фондовая биржа, стоимость акций и всех финансовые инструментов будут падать, но постарался смягчить свою откровенность толикой оптимизма: «Пока эти переговоры длятся, апоплексия станет пожирать рынки и рыночных спекулянтов. Но когда переговоры завершатся, и Греция выйдет из них платежеспособной страной, рынки начнут плясать под нашу дудку»[105].
Найти правильный баланс между информированием и паникой, между предупреждением и запугиванием было мучительно непросто.
Другие задачи были куда проще.
Отвергая оружие противника
Многие мои друзья-экономисты, подозревавшие, что я собираюсь согласиться на худшую работу во вселенной, писали мне по электронной почте и звонили, выражая готовность поддержать. Некоторые предлагали, чтобы в первый же день моего пребывания в должности я ввел процедуру контроля за капиталами. То есть не ждать, пока ЕЦБ закроет наши банки и отключит банкоматы ради преодоления банковского кризиса, который сам же устроил, а упредить эти действия, введя ограничения на объем средств, доступных к снятию со счетов или к выводу за границу. Идея заключалась в том, что, замедлив развитие банковского кризиса, мы выиграли бы себе больше времени до закрытия банков, а потому смогли бы вести переговоры в более спокойных условиях. Существовало три причины отклонить этот совет.