Те самые кровь, пот и слезы, к которым мы должны быть готовы ради восстановления страны, ради того, что сегодня невозможно сделать, если мы продолжим вести себя как образцовые заключенные, что рассчитывают досрочно освободиться из долговой тюрьмы и тут же пуститься занимать снова, одновременно сокращая доходы, из которых вроде бы следует погашать долги.
Да, если соберетесь проголосовать за нас, вы должны сделать это только потому, что согласны: кровь, пот и слезы, которые мы вам обещаем, суть справедливая цена за правду из уст министров правительства, за возможность получить таких представителей в Европе, которые не станут ни просить, ни блефовать, которые вместо того примут стратегию действий, до сих пор недоступную нашим правителям, – стратегию истины.
Быть честными с властью.
Честными с партнерами.
Честными с гражданами Европы.
Честными о печальном состоянии наших банков.
Честными по поводу «излишков».
Честными по поводу несуществующих инвестиций.
Наконец самое болезненное: мы скажем правду о нулевых перспективах восстановления при сохранении смертельных объятий между государством-банкротом, банками-банкротами, компаниями-банкротами и обанкротившимися институтами.
И последнее: прежде чем проголосовать за нас, знайте, что мы боимся победы на выборах намного сильнее, чем боимся поражения, что страх этой победы нас буквально вымораживает. Но если решите проголосовать за нас, соглашаясь на кровь, пот и слезы, мы обещаем вам взамен возвращение правды и достоинства; если вы преодолеете свой страх, тогда мы обещаем преодолеть наши опасения по управлению этой страной и поведем ее к свободе и новой надежде[86].
По выходе статьи друзья и враги заодно отметили очевидный финал моего краткого романа с руководством СИРИЗА. Я и сам придерживался такого мнения, пока через несколько дней не позвонил Паппас, привычно деловитый, как будто ничего не случилось. Я сказал ему, что моя статья все изменила.
– Ничего она не изменила, – ответил он беззаботно. – Вам предстоит составить реальную экономическую программу. В Салониках мы просто призвали наших сторонников сплотиться, вот и все.
Разозленный, я поделился с ним своими тревогами, подчеркнул, что сплочение рядов безусловно крайне важно, однако лгать сторонникам – не лучший способ их сплотить. Он ничуть не смутился и заверил меня (его слова прозвучали слегка зловеще):
– Есть разница между партийной политикой и политикой правительства. Вам предстоит творить последнюю, а первую оставьте нам.
Я уточнил, кто стоит за салоникской программой. Паппас ответил, что Драгасакис наблюдал за ее разработкой при содействии Евклида. Участие Драгасакиса меня не удивило, но вот Евклид разочаровал: от своего друга я ожидал большего.
– Тот, кто придумал эту чушь, подложил вам изрядную свинью с точки зрения переговоров с «Тройкой», – подытожил я.
Положив телефонную трубку, я вдруг ощутил такую сухость и горечь во рту, что мне пришлось выпить несколько стаканов воды подряд, прежде чем я смог заговорить с Данаей. Руководство рассказывало самому себе одну историю, а простым партийцам излагалась совершенно другая. Отличный рецепт смятения, раскола и итогового поражения, если учесть, что противники едины, могущественны и решительны. Я был убежден в том, что необходимо рассказывать всем – нашему народу, официальным лицам «Тройки», руководству ЕС и МВФ, Берлину и Вашингтону, международной прессе и рынкам – одно и то же, доносить до них всех цельное, неделимое, заслуживающее доверия, внятное сообщение. Услышав от меня, что тактика Паппаса и Алексиса неизбежно скажется на любых последующих переговорах, Даная отреагировала резко: