– Нам нужно говорить об этом прямо сейчас? – перебиваю его я.

– Нужно ли нам говорить об этом? – с негодованием спрашивает мама, вскакивает и начинает ходить взад-вперед. – Ты хочешь сказать, что прощальное письмо было не всерьез? Ты издеваешься? Чего ты хочешь добиться, Хейли?

Я пожимаю плечами и быстро опускаю взгляд. Вытираю руки о джинсы, но они все еще потные от напряжения. Нервозности. Страха.

– Не издеваюсь, – слова кажутся грубыми, будто каждый слог режет мою кожу, как разбитое стекло. – Это было всерьез.

Мама внезапно останавливается. Резко выдыхает. Папа таращится на меня. Я вижу, как его мозг пытается связать письмо и девушку, которая его написала. И я бы не удивилась, если бы ему это не удалось.

Одно дело – задумать умереть. Составить план, собрать все, что необходимо для его выполнения, – это легкая часть. А вот увидеться потом с родителями и признать, что ты собиралась покончить с собой, – совсем другое дело.

Это больно. Мне так больно видеть разочарование на их лицах, хотя я и считала, что больше не смогу чувствовать ничего, кроме горя. До этого момента я была абсолютно уверена, что никогда больше не смогу ощутить ничего настолько же ужасного, как чувство безысходности, которое охватило меня тем утром на плато, когда я хотела выпить убийственную смесь из таблеток. И теперь, когда я стою рядом с родителями, мои щеки горят от стыда, и я так сильно впиваюсь ногтями в ладони, что мои руки начинают дрожать, и мне почти хочется, чтобы я умерла. Тогда меня бы здесь не было. Тогда мне не пришлось бы выносить это – немые упреки, осуждение.

– Мама?.. – почему-то я шепчу одними губами.

Мой голос, каким бы тихим и хрупким ни был, кажется, вытаскивает маму из транса. Пару секунд она просто таращится на меня, потом качает головой. Сначала медленно, затем все энергичнее. Она отступает от меня, будто не может принять то, что я сказала и в чем призналась.

– Я… извини, я должна… – В поисках помощи она смотрит на отца, который все еще неподвижно сидит на кровати. Только после маминого сигнала SOS к нему возвращается жизнь. Он коротко кивает, и она бросается прочь из комнаты.

Дверь захлопывается, и я таращусь на нее, пока она не расплывается перед моими глазами.

Это все? Дочь пишет предсмертную записку и признается, что хотела лишить себя жизни, а мама… просто уходит?

– Хейли.

Я отрываю взгляд от двери и перевожу его на отца. Мои ноги больше не хотят держать меня, и я опускаюсь на единственный стул за столом. Слезы катятся по щекам, но на этот раз я даже не утруждаюсь тем, чтобы их вытереть. Зачем? Это ничего не изменит. Ничто из того, что я скажу или сделаю, мою жизнь не изменит.

Папа медленно садится передо мной на корточки и протягивает ко мне руку. Я даже не задумываюсь, словно на автомате, я разжимаю кулаки. Моя ладонь ложится в ладонь отца, он крепко ее сжимает. Теплый. Близкий. Он часто держал меня за руку, когда я была маленькой. В мой первый визит к стоматологу. В первый день в школе. Когда я лежала в постели с температурой и часами смотрела мультики.

– Прости… – шепчу я.

Папа качает головой.

– Тебе не за что просить прощения, воробушек. Мы… – Он делает глубоких вдох. – Мы так погрузились в свое горе, что… Это мы должны извиняться. Мы не должны были заставлять тебя думать, что ты нам безразлична. Потому что это не так, Хейли. Твоя мама и я, мы любим тебя всем сердцем. Единственная причина, по которой твоя мама только что выбежала отсюда, заключается в том, что ей невыносима мысль потерять тебя. Смерть Кэти сильно ударила по ней, но, если тебя не станет… это просто ее уничтожит.