Том приблизился и замер рядом, разглядывая сложенные веером диски:

– Ты любишь кантри?

– Парень по имени Тревор заставил. Он часто возникал посреди ночи под окнами и изображал Хэнка Уильямса. Завораживающе играл на гитаре, врывался в тишину громким пением, ждал, пока я выгляну и примусь прогонять его, тайком предвкушая очередную серенаду. Тревор, наверняка повторяя за каким-нибудь вечным бродягой, утверждал, что вся наша жизнь – это непредсказуемая, долгая дорога домой через боль, удовольствия и преграды. И только музыка кантри способна настроить скрытые в глубине души механизмы, починить компас и задать нужное направление. Привести нас к самим себе… – я поспешила оборвать цепь воспоминаний о Треворе, режущих по живому. – Но мы разошлись полтора года назад, а после него остались лишь охапка дисков и горькая тоска по тем изумительным краям, которые никогда не были моим домом. И я не могу понять, почему, слушая Джона Денвера, поющего о горах Западной Вирджинии и сельских дорогах, мне вдруг начинает казаться, что я в действительности ни разу не была дома. Даже квартирка в Форест Гейте видится чужой, жуткой и холодной.

– Давай включим Джона Денвера и узнаем, – непринуждённо предложил Том, а я не нашла причин возразить. Достала из упаковки диск и вставила в музыкальный центр, устроенный на полу. Старый «Сони» с отвалившейся кнопкой, купленный за гроши у разносчика Кенни.

Спустя пару глухих щелчков неторопливый, зачаровывающий перелив гитары заструился из потрёпанных колонок. В этой мелодии таяли секунды февральского вечера, лениво перетекавшего в загадочные тени пленительной ночи. Зазвучал приятно обволакивающий голос с подрагивающим эхом:

Почти небеса, Западная Вирджиния,

Голубые хребты, река Шенандоа,

Жизнь там стара, старее деревьев,

Моложе гор и растёт подобно ветру.6

– Потанцуем, Вивьен? – Том легко подал руку, покачиваясь в такт музыке, льющейся звоном весенних ручьёв.

– Боюсь, здесь тесновато для танцев.

– Ну и замечательно. Чем не повод встать чуть ближе?

Я сощурилась с лёгким сомнением, ощутила привкус искушения. Решила подыграть, без раздумий сжала его тёплую руку, и Том тут же резко притянул к себе, будто удерживая над пропастью, расколовшей землю под моими ногами. Казалось, мы вновь столкнулись в гудящей обезличенной толпе, но теперь Том, наученный прошлым случаем, крепко схватил меня, лишая возможности отступить, одуматься. Отказать. В волнах одеколона Тома мне чудился запах моря и мандаринов. И, чёрт возьми, годы абсолютной трезвости напрочь вымели ощущение алкогольного опьянения, но я невольно разглаживала складки его тонкой футболки и понемногу вспоминала, что значить пьянеть, яростно душить рассудок и терять контроль.

– Я, конечно, могу ошибаться, но неужели вы флиртуете, мистер великолепный актёр?

– Об этом стоило спросить ещё на кухне, госпожа официантка, – обнимая меня и направляя в ритм неведомого танца, Том улыбался так, словно я уже была раздета, а он лишь со сладкой мукой оттягивал неизбежное, наслаждался мгновениями беспомощности и хитрости. – И вовсе не я начал первым.

Джон Денвер взывал к дорогам, тоскуя по родному дому, нас закружил вихрь бодрости, восторга и мимолётного веселья. Мы упали на кровать, когда мотив постепенно затухал, сплетаясь со звуками другой песни. Несколько секунд лежали, рассматривая белый матовый потолок, будто застряв у раскрытого чистого листа, куда можно было вписать всё, что угодно, запустив историю заново.