И все же сунский двор оставил его не у дел на целых двадцать лет. Все это время он был отлучен от политики, мог наблюдать за ней, но не имел права вмешиваться и что-либо высказывать. В своих произведениях Синь Цицзи подшучивал над собой: «Император милостив, он отправил меня садить лотосы». Впору вспомнить, как когда-то император Жэнь-цзун отзывался о Лю Юне: «Только и знает, что петь да балагурить, за ним идет дурная слава». Лю Юн действительно отправился петь свои песни в самые низы и стал непревзойденным мастером в жанре цы. Синь Цицзи был другим человеком, он много пил, вволю ел, в сердцах хлопал руками по перилам беседки, громко спорил о политике. Поняв, что не сможет отплатить отечеству, он уехал на северо-восток, построил усадьбу на озере Дайху и погрузился в одиночество. В цы на мелодию «Шуйдяогэтоу» он признается:

Дайху – это самое любимое мое место,
взгляда не хватит, чтобы охватить гладь этого озера,
она подобна бирюзовой поверхности зеркала,
чиста и прозрачна.
Я живу без дела, хожу, опираясь на бамбуковый посох,
ношу туфли из конопляного полотна,
слоняюсь по берегу, за день обхожу его по тысяче раз.
Чайка, раз уж ты стала мне другом,
то прилетай почаще,
не сомневайся.
А где же белый журавль?
Может, и он прилетит?
Чайка то взбалтывает ряску,
то ищет что-то в водорослях,
сидя на зеленом мху у берега.
Оказывается, она выглядывает рыбу,
ждет момента, чтобы ее поймать.
Смешно, она лишь глупо пялится на свою рыбу
и не знает, с каким настроением поднимаю я этот бокал.
Когда-то здесь был заросший пруд да пустынные горы,
но этой ночью серебрится лунный свет, мягко дует
прохладный ветерок.
Сколько радости в этой жизни и сколько печалей?
На востоке Хуанхэ зелени еще маловато,
надо посадить здесь больше тополей и ив.

Недаром его второе имя – Цзясюань – означает «плуг, которым вспахивают землю», он вернулся на родину и занялся обработкой земли. Этот мужчина в самом расцвете сил, политик с богатым опытом и благородными целями целыми днями расхаживал по склону горы и побережью, вел с народом праздные беседы о земледелии и шелководстве и разговаривал сам с собой, наблюдая за птицами и рыбами. Вот уж воистину «Боль одиночества С тоской его бескрайней!..» и «Ничто теперь не МИЛО»[54].

Талант Синь Цицзи настолько огромен, что стихи его кажутся вырезанными мечом и написанными кровью, только вот сам он никогда не мечтал стать поэтом. Го Можо[55] говорил о Чэнь И[56]: «Любой полководец от природы поэт». Синь Цицзи же был поэтом, хоть от природы являлся военным; был военным, хотя желал быть политиком. Его стихи – это мука, смолотая в огромных жерновах политики. Он переходил от сражений к стихам, от стихов к политике, то уходил от мира, то вновь включался в общественную жизнь, страдал от того, что его то призывали на службу, то вновь ссылали. Будучи образованным человеком феодальной эпохи, он относился к политике не как Тао Юаньмин, который лишь чуть-чуть попробовал себя на этом поприще и сразу отказался, и не как Бо Цзюйи, который долгое время занимал свой пост, одновременно занимаясь и литературой, и политикой. Он не мог не думать, не переживать за народ, его сердце пылало жарче огня, он давно скопил в себе огромные силы, которые было невозможно ни сдержать, ни применить. Он не хотел унижаться перед кем-то на государственной службе, не боялся, что на него выльют ушат клеветнических помоев. Одновременно с изменением ситуации в стране он то активно трудился, то скучал без дела, то взлетал, то падал, то продвигался вперед, то отступал назад. Стоило ему добиться небольшого успеха, как его отстраняли от дел из-за наговоров, но в смутные времена его вновь призывали на службу. Он лично тренировал войска, стал автором знаменитого труда об управлении страной «Мэйцинь Шилунь» («Десять рассуждений о прекрасном сельдерее»