Через неделю Оскар заговорил – счастье, что устная полиглотность, которой обладали все потусторонние существа, у него не пропала. Ещё через три дня почти подружился с врачами. А потом Левиафана пригласили в кабинет, и на стол легла папка с рисунками.

– Мне очень жаль, – губы врача сложились в сочувственную гримасу, – но у ребёнка шизофрения. Галлюцинации, причём довольно агрессивные. И он уверяет, что это воспоминания.

Левиафан пролистал папку, где были быстрыми штрихами запечатлены знакомые ему демонические рожи, адские коридоры, пара пыточных устройств и – немного неожиданно – луна под гильотиной. И много, много пламени.

Что ж, ответ найден: Оскар помнит всё. Вопрос, как осознаёт эти воспоминания его деформированное создание? И как заставить его осознавать так, чтобы это было выгодно самому Левиафану?

Левиафан решил выжидать. И, уложив Оскара спать – или, как минимум, в постель, он всё ещё не был уверен, спит тот по-настоящему или притворяется, ангелочек, например, притворялся долго, пока не научился – набрал Оле. Тот явился уже через десять минут.

– Не вижу проблемы, – голем уселся на диван и щелчком открыл банку с пивом. Левиафан пиво терпеть не мог. – Он же… м… идентифицирует себя как равного тем, кто находится вокруг? Как человека?

Левиафан покосился на соседнюю дверь и легким движением создал над диваном купол тишины – на всякий случай.

– Ну, я не спрашивал… вот так прямо. Но судя по всему, с этим проблем нет. Врачи сказали, что у него галлюцинации, а не мания величия.

– Ну вот и прекрасно! – Оле широко улыбнулся. – Ты всегда можешь убедить его, что это всё нереально. Страшные сны, бред высокой температуры, Хэллоуин… Он же теперь как ребёнок. Сколько ты поставил в документах, пять лет?

– И что? – Левиафан скептически выгнул бровь. – Дети тупые, по-твоему?

– Ну-у… – Оле поболтал банку. – Легковерные. А тебе он тем более верит, ты его спас.

Левиафан засмеялся:

– Да он даже не в курсе, от чего! Он не в себе был всё время после бойни в Штутгарте, Вельзевул сказал, никакого отклика на окружающих.

Оле серьёзно посмотрел на него:

– Но ведь это ты вытащил его тогда из здания. Ты забрал его из рук убийцы. Поверь, такое чувствуется инстинктивно.

Левиафан снова покосился на дверь. Почему-то стало не по себе: ведь если задуматься, он для Оскара куда более опасен. Убийца демонов планировал выжившего отпустить, отдать людям, и вместо этого вручил тому, кто положит его на жертвенный алтарь. Иронично. И мерзко.

Хорошо, что у демонов нет совести. И всё же говорить о гипотетической благодарности Оскара не хотелось.

Левиафан убрал купол и включил телевизор.

– Посмотрим кино? – миролюбиво спросил он.

Оскар чинно вышагивал по дорожке, крепко держа Левиафана за руку своей, затянутой в маленькую красную перчатку. В другой руке он сжимал палку с яблоком, покрытым толстым слоем карамели, и осторожно кусал.

– Дя… Леон, – позвал он. – А мы пойдём смотреть слона?

Левиафан с самым несчастным видом поднял воротник. Стояла осень, противная, сырая, и пусть даже он не мёрз, давящее серое небо наводило уныние. Впрочем, зато он мог надеть на себя и ребёнка перчатки и не ловить за это подозрительные и любопытные взгляды. Однажды у него даже спросили, не началась ли эпидемия. Разумеется, он сказал, что началась – чисто из вредности.

– Осенька, – сказал он самым терпеливым своим голосом, – ну зачем тебе слон? Что в нём интересного? Огромная серая глыба со шлангом на конце. И то, из шланга хотя бы людей поливать можно, а из слона никак.

Оскар хихикнул и мазнул карамелью по носу. Левиафан мысленно застонал и достал из кармана упаковку салфеток. Грех, конечно, жаловаться: Оскар безропотно соглашался ходить в душ по два раза в день, пользоваться антисептиком, менять одежду после первого пятна и, в отличие от того же ангелочка, даже вещи не разбрасывал. Но всё же, всё же…