– Твой отец был прав, – ядовито хохочет она, на секунду остановившись рядом с парнем, – ты еще не готов к поверхности. Ты ни к чему не готов!

Джей молчит, молча глотает слезы, но взгляд не отводит. Там ничего, кроме непонимания. А ей хочется видеть в живом, голубом глазу, хоть намек на признание ошибок. Хоть каплю сожаления, долю собственной правоты в его провале. Но там – только пустое замешательство. Ошибка. Это его ошибка. Не ее.

– Я…испугался…

Конечно! Она знает, ей не нужны такие очевидные заявления, чтобы понять, что он…!

– Я испугался…тебя.

Джесс давится воздухом. Что он сказал? Ее? Не толпу убийц, что хотели прикончить Джессику и отобрать Джея, а ее, что их защищала?

– Что ты, мать твою, несешь? – хрипло спрашивает она и снова бьет рукой по стене, вместо того, чтобы выместить скопившуюся злость на виновнике дня, – С чего ты должен боятся меня? Из-за того, что я убила того парня? И что? Ты уже видел смерть, знаешь, что на поверхности, такое сплошь и рядом, и если бы я, не вонзила нож в его горло, то…

– Знаю. Мы бы погибли.

– Тогда я тебя не понимаю! Я думала, ты будешь готов!

– Все было быстро! – Джейсон всхлипывает и поднимается на ноги, – Но я увидел твое лицо! Увидел тот момент, когда ты резала его глотку и…и…!

Преодолев расстояние между ними в один прыжок, угрожающе нависнув над Джеем, она, всего на голову его выше, а сейчас кажется, что на все две, рычит, клокоча желчью в горле:

– Я что, Джейсон?

Он замирает. Голубой глаз полон слез, фиолетовый дергается, пытаясь сфокусироваться на происходящем. Джейсон глотает слюну, кулаки непроизвольно сжимаются, а тонкие плечи расправляются, придавая парню уверенный вид. Но его выдают трясущиеся от страха ноги. И сердце, что бьется так громко, что кажется, заглушает даже сиплое рычание Джессики.

– Ты улыбалась, Джесс. Ты улыбалась, когда убивала его.

Шепчет он, и все затихает.

Джейсону становится зябко, когда наступает ночь и в ангар начинает проникать холодный воздух. Все-таки Джессика была права, ночью на поверхности прохладно, но куртка на нем, как нельзя кстати, хоть и согревает слабо.

Он обнимает себя руками, крепко сдавливает торс – нужно поспать – но сон вовсе не желает приходить. На улице, где-то над мостом, гремят выстрелы, кто-то вопит, воет и смеется. Какофония звуков, сводит юного Хрономию с ума больше, чем гнетущее молчание Джессики.

Наемница ничего не сказала, после его обвинительного заявления. Она на секунду замерла, когда он произнес свои роковые слова, поморщилась, будто бы ей отвесили оплеуху и молча отошла к стене, затем, устроившись на полу, отвернулась. Так и лежит спиной к нему, не шевелится, не рычит.

Джей качается из стороны в сторону, надеясь согреться. Наверное, его слова, были слишком резкими. Может, стоило хотя бы сказать – прости? Что если Джессика его бросит? Вернет к отцу, откажется от задания? А может, она и вовсе, притащит его к тем бугаям, что охотились за ним, на растерзание. Получит свою долю за него и уйдет, кинет на него последний, насмешливый взгляд, и ядовито засмеется, пока он будет вопить от ужаса и умолять не трогать его.

Холодно. Страшно. Он все еще видит эту улыбку, стоит ему закрыть глаза, то вот она, эта сцена, прямо как наяву. Кровь, булькающие звуки и улыбка Джессики, что расцветает на ее лице. Что это было? Вкус победы? Наслаждение? Превосходство? Нет, Джею вовсе не жаль того наемника. Либо они его, либо он их. Джессике нужно было их защитить, и она справилась с этой задачей превосходно, чего нельзя сказать о нем самом, что только плакал, трясся от страха и висел бесполезным грузом на ее спине. Из-за его слабости, она могла бы погибнуть, а он, попасть в рабство или, еще что похуже, его пустили бы на органы. Киберглаз бы вытащили первым…