Очнулся я на диване в коридоре, сидящий, от фразы – «мальчик-то платный». Сочная фраза, нельзя было не очнуться. Не помню, как я оказался на диване. Сидя. На коричневом кожаном диване. Странно, подумал, я, кожаный диван в коридоре обычного отделения обычной государственной больницы.

Действительно, сестричка, которая рассматривала мои документы, чтобы определиться с палатой, врачом, едой и пр., вдруг обратила внимание на пометку на первом листе личного дела – ДМС (добровольное медицинское страхование). Мое лечение, пребывание, палату, лекарства, врачей, диагностику – всё! оплачивает моя компания-работодатель через страховую компанию, с которой у моей компании-работодателя заключен соответствующий договор о страховании сотрудников компании. Это, как правило, означает поликлиническое лечение, «скорую помощь» и госпитализацию, в медучреждениях, с которыми у страховой компании свои договоры о сотрудничестве. Прежде всего, это, конечно, некоторый комфорт, одноместная, или двухместная палата, в случае отсутствия мест. И некоторые дополнительные опции по диагностике. А по лечению или врачам нет разницы в сравнении с больными по ОМС (обязательное медицинское страхование). Ни малейшей. То есть в главном, абсолютное равноправие. В полноте и абсолютности этого правила мне придется убедиться самому через несколько дней. В реанимации.

Где я? «8-ая диагностика». Почему? Сестричка ушла, видимо, выяснять насчет палаты. Ответа нет. У меня есть.

И на мгновенье провалился вновь, по ходу пытаясь вспомнить предыдущее.

Вспышкой света вспомнилось продолжение разговора с плотно сбитым бородатым харизматиком в голубой робе. Мол, есть подозрение на аппендицит, надо исследовать и смотреть, чтобы исключить, коли не так, и есть подозрение на инфекционное заболевание, или отравление. Первая часть ответа и была причиной направления в 8-ую диагностику. Во главе отделения заведующий, «хороший, мол, хирург, чтобы исключить аппендицит или напротив», а тогда для меня врач в белом халате, черты которого слились для меня с белым больничным цветом.

В мою одноместную палату пошли делегации врачей, в некоторых реально до полутора десятков человек.

Возглавлявший очередную, в синем халате, высокий, бритый под ноль, загорелый, с фактурным удлиненным черепом, с бросающимися в глаза сильными руками, возможно, хирурга, после быстрого осмотра, короткого доклада сопровождающих врачей, пары моих хриплых, но еще различимых реплик, безапелляционно заявил – «вирусняк».

Прав был. Но его личная уверенность еще не стала общим убеждением. Может быть, оттого-то не сделали еще один, генеральный анализ. Поэтому еще не было ответа, какой вирус.

Шли и в одиночку. По большей части никого не помню, но всем подробно, как мог, рассказывал детали и признаки, и обстоятельства заболевания, отвечая на все вопросы. Потому что это уже была моя борьба за жизнь.

Самый странный одиночный визит запомнился, потому что в этот день дети впервые за многие годы не пошли в школу, по причине субботы, совпавшей с первым днем сентября. Именно запомнился, ибо я уже разучился писать к тому моменту. Потому все запоминал, совершенно не понимая, что, зачем и в какой связи пригодятся мне эти картинки и мизансцены и когда.

Очнувшись после очередного забытья я обнаружил напротив себя странную особу, в наброшенном белом халате, в огромных не по размеру роговых очках, криво сидящих на бесформенном носу, с нарисованными бровями, призванными скрывать, но лишь подчеркивающих счастливый возраст, когда уже с женщиной не говорят о ее возрасте, в цветастом променаднопляжном платьишке, немного мешковатом, но, наверное, призванном скрыть оплывающую фигуру, соответствующая сумочка на цепочке, внизу светлые босоножки на допотопной платформе, или это даже были светлые лабутены. В таком наряде, а главное с таким брезгливым выражением лица, манерой разговора выйти бы на вечерний променад по набережной вдоль пляжа, вечерней Ялты, или Сочи на закате, но не заявиться в палату человека в полуобморочном состоянии.