Он оглядел куликовцев. Одни, которым был виден этот ужас, стояли, бледные и поражённые. Другие, которым было не видно, продолжали свои дела. Валера крестился и шевелил губами. Игорь, неожиданно даже для себя, вспомнил молитву и громко, чтобы перекрыть этот непрекращающийся и всепроникающий гул, стал молиться:

– Господь просвещение моё и Спаситель мой, кого убоюся? Господь защититель живота моего, от кого устрашуся… – Поймав на себе удивлённые взгляды, он ещё сильнее возвысил голос и почти кричал: – …аще ополчится на мя полк, не убоится сердце моё. Аще восстанет на мя брань, на Него аз уповаю!..

Дальше, как обрубило, забыл. Он три раза тихо произнёс, крестясь:

– Господи, прости мне грехи мои. На тебя уповаю…

А потом пришла другая мысль, на удивление ясная и спокойная: «Ну вот, Игорь, пришло и твоё время умирать. Все когда-то умирают, вот и тебе время пришло. До полтинника дотянул, другие и до этого не доживают, так что не ропщи, тебе ещё повезло. Да и умираешь не зазря, не в кровати, не от болячки какой-нибудь, а в каком-никаком, но бою. Господи, прими душу мою и, если найдётся в рядах воинства Твоего и для меня место, наградой это для меня будет!..»

И так легко ему стало после этого, страх ушёл, пришло спокойствие. Стал, словно скала на пути лавины – остановить, может и не остановит, но и лавина ему ничего не сделает. Нет, пульс не вернулся к нормальным шестидесяти в минуту, и адреналин продолжал выбрасываться в кровь надпочечниками (или кто там, внутри, отвечает за его производство?) литрами, но ушёл животный ужас. Остался только страх боли. Почти как при визите к стоматологу – надо немного потерпеть, и потом станет легче. А ещё пришло понимание, что надо срочно, пока есть возможность, сделать очень важное дело. Он суетливо зашарил по карманам, ища телефон.

– Сева, слушай внимательно и не перебивай меня, – заговорил он, плотно прижав телефон к уху и второй ладошкой закрыв его от окружающего шума. – Я сейчас на Куликовом поле, если со мной что-то случится, передай моим детям, что я их люблю и прощаю. Ты понял меня? Обязательно передай им, что я их люблю! И прощаю!..

– Игорь, дурак, что ты там делаешь?! Я на даче, в Сычавке, тут такое передают! – голос Севы, хорошо слышимый, звучал, словно из другого мира. – Уходи оттуда, Игорь! Пробирайся ко мне в офис, там запрячься. Уходи оттуда!..

– Сева, не ори! – Игорь от досады, что тратятся драгоценные секунды, даже ногой притопнул. – Молчи и слушай меня! Просто запомни: если меня не станет, ты передашь моим детям, что я их люблю и прощаю. Запомнил? Обещаешь?..

– Да, понял. Обещаю… – Сева сменил крик на спокойный голос.

– Это им очень нужно будет. Потом…

– Хорошо, сделаю. Если ты не объявишься, я им скажу, что ты их простил. Так?

– Так. И люблю. Пока.

– Пока. Но лучше ты им сам всё скажи.

– Как Бог даст. Пока, – отключился Игорь.

– Лисёнок, я тебя люблю! – Второй звонок был абоненту «Таня».

– И я тебя… – Её голос был сонный и такой тёплый и мирный, какой, казалось, уже невозможен на этой планете. От её голоса и от её «и я…» у Игоря сама собой расцвела улыбка на лице.

– Ты самое светлое в моей жизни, Таня! – Главное он сказал, а всё остальное было не важно. – Всё. Пока…

А маме он решил вообще не звонить, чтобы не нервировать.

Покончив с важными делами, он, словно вынырнув из приятной, тихой и безопасной виртуальности, осмотрелся вокруг. Изменений почти не было. Коля ушёл куда-то наверх по лестнице, трупы во дворе уже утащили, языки пламени всё ещё рвались через окна в небо, зато за воротами дворика толпа не пускала приехавших, наконец-то, эмчеэсников. Красномордый ЗИЛ окружили орущие правосеки, они размахивали дубинами, выплясывали перед радиатором, не давая возможности пожарным подъехать к Дому профсоюзов.