– Конечно закрылись. И я бы закрылся. – Игорь подошёл ко второй створке и, приложив ладошки к ушам, заглянул сквозь стекло. В полусумраке холла увидел турникет сразу за дверьми, широкую лестницу и спины не молодых мужчины и женщины, поспешно уходящих из холла куда-то вглубь здания. – Ты шо думал, тебя тут оркестр встречать будет и девки в кокошниках?

– Ладно, будьте здесь, никуда не уходите. Я кувалду притащу, кажется, была у нас где-то…

Игорь тут же бросил своё уставшее тело на широченный, в лучших традициях сталинского неоклассицизма парапет, ограждающий лестницу главного входа. Тёмный полированный камень хранил скупое майское тепло. Игорь вытянул ноги, спиной прижал к колонне свой рюкзак и блаженно вздохнул. Юра, потоптавшись немного, продублировал его у противоположной колонны, и они изображали из себя таких себе атлантов, горизонтально подпирающих задницами восьмигранные колонны одесского Дома профсоюзов. У их ног лагерь одесских федералистов умирал также шумно и бурливо, как и жил. На трибуне, с которой уже куда-то эвакуировали дорогой телевизор, продолжали громким криком и спорами решать, что же делать дальше. Одинокую идею разойтись «по добру, по здорову» так гневно запинали, что больше никто этого не предлагал. Впрочем, таким инициаторам никто и не мешал улизнуть. Каждый решал сам. Кто хотел уйти, тот уже ушёл, кто решил остаться – тот остался. Младший Давидченко, Артём[5], нервно и долго пытался убедить идти на помощь в центр. Кто-то соглашался, кто-то нет.

Все шумели, спорили, и только «офицеры» мало обращали внимания на этот гвалт. Они продолжали готовиться к битве. Колючку, протянув справа налево одну нитку, потянули теперь слева на право. Прямо на ступенях, между колоннами, сооружали вторую линию баррикад. Женщины у подножия колонн уже нанесли приличную кучу всякой мягкой рухляди. Нина с соратницами вышли из-за угла и, произнеся хором: «Господи помилуй!» аккуратно поставили крест, а иконы, согнав Юру, прислонили к колонне. Игорь тоже встал, потянулся, разминая мышцы, оглядел с высоты Куликово поле. Артём, психуя и нервничая, спустился с трибуны и, громко матерясь в телефон, уселся на заднее сиденье припаркованного у туалетов «мерседеса». Из палатки вышел Коля и, переваливаясь как утка, устремился ко входу в здание, держа в одной руке тяжёлую кувалду, а в другой баклагу с вином. «Мерседес» рванул с места и, едва разминувшись с кувалдой, уехал.

Миша, выставив пузо как таран, разрезал толпу с невозмутимым спокойствием, словно не бой его ожидал, а вкусный ужин у телевизора. Отсюда, с высоты, было видно, что на Куликово поле продолжали приходить люди. То с одной стороны, то с другой на площадь выходила одинокая фигурка и вливалась в человеческую массу. Вот слева, от вокзала, вышел из-за елей парень с фанерным щитом, с лыжным шлемом под мышкой и черным рюкзачком за плечами. Он молча взбежал по ступенькам, положил щит и устало уселся на него. Уже минут пять тут находился высокий паренёк лет двадцати пяти в кубанке, прихрамывающий, с неловкими движениями с явными признаками церебрального паралича. Он всем улыбался и рассказывал, что он потомственный казак, не просто кубанский казак, а правнук сотника, что зовут его Витя и что он не смог сидеть спокойно дома. На парапет рядом с Игорем уселся, по-мальчишески свесив ноги, злой старичок. На пиджаке у него рябила красно-жёлто-чёрным небольшая полоска орденских планок, а в руках он нервно перебирал самодельную кожаную нагайку с увесистой гайкой на конце.

– Не смотри, что я старый, – глянув снизу вверх на Игоря, сказал он, – уж хотя бы одного фашиста ухайдакаю. Бегать я не смогу и руками махать тоже, но приёмы знаю, учили нас хорошо. Пусть хотя бы один подойдёт вплотную, живым не уйдёт, вцеплюсь и пусть сдохну, но и его утащу с собой! Этих тварей фашистских только убивать надо, иначе никак! Я знаю!..