Внезапно стало различаться, что кто-то внизу лежит возле кровати. Кто это – сверху не было видно, тем более одним глазом. Надо было решаться: снизиться и посмотреть на горемыку или нестись дальше, туда, где его никто бы не достал! Пётр решил сначала снизиться, посмотреть, а потом взвиться снова.

Он приближался к лежащему очень медленно, боясь помешать ему. Ведь тот лежал без движений, наверно, спал. Когда удалось снизиться до места, откуда можно было дотронуться до лежащего, Пётр осторожно протянул к нему руку, пытаясь накрыть покрывалом, чтобы бедолага не замёрз. Но он сразу в ужасе отдёрнул руку, увидев, что это лежит он сам! Лежит почти так же, как однажды уже валялся и когда удалось себя увидеть со стороны.

Пётр вздрогнул и сразу изо всех сил попытался снова умчаться в те просторы, которые были неподвластны никому, кроме него. Но силы его покидали, а он стал медленно втягиваться в лежащего, пока окончательно не слился с ним…

Вскоре он почувствовал, что его куда-то швырнули. Хотелось обидеться, высказаться, что он ещё живой и пусть им швыряются, когда всё это закончится. Но вместо слов подкатили слюни, и раздался женский знакомый голос: «Ну и сколько можно блевать?» Потом голос зашуршал и, наверно, тоже улетел туда, где недавно было так прекрасно.

А ещё чуть погодя с потолка свесилось слащавое лицо вездесущего старлея.

Он помахал перед глазом Петра листком бумаги:

– Понимаешь, мы тебя кормим, лечим! А за расходы надо расписаться вот тут, внизу. Я же тебя за свои деньги содержать не могу.

Пётр попытался разобрать, что там было написано на листке, но не смог разобрать ни одной буквы. Они плясали, разбегались и снова собирались, чтобы сплясать в честь очередного оживления кандидата в трупы.

Старлей подложил под лист поднос для пищи, передал их медсестре, а сам приподнял под мышки Петра, подтянул его к спинке кровати и вынул из-под покрывала его правую руку. Почувствовалось, как авторучка пролезла в пальцы. Медсестра поднесла поближе поднос с листком и приставила руку с авторучкой к этому листку. Старлей достал телефон и стал снимать на него полулежащего Петра с авторучкой в руке.

– Живей, живей! Оставь свою подпись на листке с расходами по содержанию! – настойчиво заговорил старлей и помог авторучке приложиться к листку. – Ну? Вот ты и лучший молодец из ваших молодцов! Хороший из тебя солдат получится, когда выздоровеешь, даже офицер! Смотри, больше не болей, и мы сработаемся!

Пётр понял, что он уже расписался с помощью медсестры и больше они его доставать пока не будут. Ему хотелось, чтобы его опять оставили в покое хоть ненадолго, а потом опять ненадолго, или долго.

Дни Пётр не считал. Они просто забывались, особенно когда выталкивали друг друга за пределы потолка и не впускали изгнанников обратно. Зато часы копошились от обилия своих самостоятельно расползающихся минут. Но они были замечаемы при закрытых глазах, а при стараниях увидеть их своим рабочим глазом исчезали.

Вот и сейчас он решил не выпускать из поля зрения самую шуструю из минут, ползающую возле лампочки. Однако та вскарабкалась на лампочку и превратилась в слабо жужжащий свет. Но и свет, словно чего-то испугавшись, перестал жужжать. Стало интересно: чего он мог испугаться? А он помутнел и превратился в хмурое лицо старлея.

– Хорош дрыхнуть, господин герой! – гаркнул старлей. – Я тебя сейчас быстро вылечу! Ну-ка встать! Подъем – сорок пять секунд!

На Петра полетели тряпки. Когда он присмотрелся, то разобрал, что это форма рядового Вооружённых сил Украины.

– Отставить просмотр! – сердито продолжил старлей! – Начинаем работать, пока в украинской форме! Скоро снова русскую примеришь, а дальше, глядишь, и до американской дослужишься! Одеться и встать смирно! С учётом твоих черепашьих движений – три минуты на выполнение несложной команды! Время пошло!..