Тем не менее родители всегда ждали от меня многого. Однажды, когда мне было уже далеко за 40, я пожаловалась отцу, что во время одной из поездок в Вашингтон у моей машины спустило колесо. Рассказала, как мне пришлось останавливаться в каком-то захолустье, как помогать мне ставить запаску пришлось полицейскому. В этот момент отец, до этого спокойно слушавший мои сетования, перебил меня и с огромным удивлением, граничащим с неодобрением, спросил: «Лена, почему ты до сих пор не умеешь менять колесо?» Отец очень хорошо водил машину – 65 лет за рулем. В последний раз он сел за руль за день до смерти, а умер он в 81 год. В один из моих последних визитов он спросил: «Тебе не страшно ездить в столицу одной?» И мне стало грустно. Раньше ему бы и в голову не пришло такое спросить. Я поняла, что он стареет.

Свои занятия я планировала сама. Составляла расписание на неделю, распределяя по дням материал, который следовало пройти. Самым злополучным предметом стала химия, приписанная к воскресеньям. Не отставать по химии мне было особенно тяжело, ведь в эти дни мы ездили зимой в горы – кататься на лыжах или на коньках, а летом устраивали пикники, играли в карты, настольные игры или в петанк. А то и просто катались по городам и весям, а по вечерам на портативном магнитофоне Uher чередовались русские и французские песни, чтобы отец не уснул за рулем. Он сам делал записи с пластинок, купленных в Женеве или в Москве: то были времена катушечных магнитофонов, даже мини-кассет еще не изобрели.

Много раз, если мы слишком долго задерживались в каком-то месте, а до следующего пункта назначения оставалось километров двести, древние безмолвные Альпы и ночное усыпанное звездами небо над ними становились свидетелями необычного зрелища: машина бесшумно и легко скользит по безупречному швейцарскому шоссе, а из приоткрытого водительского окна громко разносятся русские военные или цыганские песни. Когда даже музыка не помогала, отец, чтобы не заснуть, декламировал стихи – главным образом своего любимого Константина Симонова. До сих пор помню многие из них. Особенно он любил вот это:

Если бог нас своим могуществом
После смерти отправит в рай,
Что мне делать с земным имуществом,
Если скажет он: выбирай?
Мне не надо в раю тоскующей,
Чтоб покорно за мною шла.
Я бы взял с собой в рай такую же,
Что на грешной земле жила, —
Злую, ветреную, колючую,
Хоть ненадолго, да мою!
Ту, что нас на земле помучила
И не даст нам скучать в раю.
В рай, наверно, таких отчаянных
Мало кто приведёт с собой,
Будут праведники нечаянно
Там подглядывать за тобой.
Взял бы в рай с собой расстояния,
Чтобы мучиться от разлук,
Чтобы помнить при расставании
Боль сведённых на шее рук.
Взял бы в рай с собой все опасности,
Чтоб вернее меня ждала,
Чтобы глаз своих синей ясности
Дома трусу не отдала.
Взял бы в рай с собой друга верного,
Чтобы было с кем пировать,
И врага, чтоб в минуту скверную
По-земному с ним враждовать.
Ни любви, ни тоски, ни жалости,
Даже курского соловья,
Никакой, самой малой малости
На земле бы не бросил я.
Даже смерть, если б было мыслимо,
Я б на землю не отпустил,
Всё, что к нам на земле причислено,
В рай с собою бы захватил.
И за эти земные корысти,
Удивлённо меня кляня,
Я уверен, что бог бы вскорости
Вновь на землю столкнул меня.

Глава третья

Мы исколесили всю Швейцарию и объехали почти всю Европу на нашем верном «Опеле Рекорде» цвета «серебристый металлик»: отец за рулем, мама с верным мишленовским путеводителем в зеленой обложке и с картой в руках. Попасть из города в город казалось тогда таким простым делом, что когда я много лет спустя и уже с GPS-навигатором как-то раз больше 20 минут безуспешно пыталась выехать из Миланского аэропорта, я в который раз ловила себя на мысли: а как же раньше ездили, ориентируясь лишь по картам и дорожным указателям? Хотя и тогда случались курьезы. Например, в Генуе во время первой поездки в Италию.