– Но ведь все эти острова... Большие деньги. Откуда у них могут быть большие деньги, если ограбления не было? – Юферев сознательно выдал информацию – ограбления не было, только видимость.

– Даже так, – Кандауров мгновенно услышал самое главное. – Значит, все правильно и все мои подозрения обоснованны. А что касается денег... С ними ведь расплатятся, капитан, с ними щедро расплатятся. Могу тебе сказать, сколько стоит такая работа.

– Скажи.

– Тысяч пятьдесят.

– Долларов? – переспросил Юферев не столько по замедленности мышления, сколько из служебной добросовестности – все вещи, все признания и показания должны быть произнесены и запротоколированы однозначно, чтобы не было возможности что-либо истолковать иначе.

Кандауров и на этот раз его понял.

– Да, капитан, да. Пятьдесят тысяч долларов. Возможны, конечно, колебания, но это уже так... Или их облапошили, или они продешевили, или заказчик расщедрился. Так мы договорились?

– Ты не понял, что наша совместная работа уже началась?

– Понял, капитан. Но если ты хочешь, чтобы все было названо словами, я тоже этого хочу.

– Хорошо, Костя. Мы договорились. Я постараюсь найти этих ребят, буду рад, если и ты мне поможешь. Но ты – вольная птица, а я узник закона. Поэтому и сейчас, и в будущем ты это учитывай... Но мы договорились.

– Хорошо, капитан. Я буду позванивать иногда. Что-нибудь узнаю – доложу.

– Убийство странное, Костя... Ты это... Гляди в оба...

– Знаю, Саша. У меня боевая готовность. Спасибо.

– Пока. – И Юферев положил трубку.

Вроде не осталось ничего неясного, никто никому не пудрил мозги, не угрожал, но не мог, не мог Юферев освободиться от какой-то неловкости, оставшейся после разговора с городским авторитетом.

Все было сказано предельно ясно и четко, но была какая-то тягостность и в страшном предложении Кандаурова, и в его собственном согласии сотрудничать с городской бандой. Наконец до него дошло – это действительно могло вызвать замешательство в сознании, выстроенном в полном соответствии со статьями Уголовного кодекса, – главарь предлагал ему более действенный, более сильный и, если уж на то пошло, более справедливый способ и вынесения приговора, и его исполнения, нежели тот, которым обладал он, представитель государственного правосудия.

Кандауров не заискивал, Юферев тоже не лебезил, но понимал – его позиция ничуть не сильнее кандауровской, его возможности не больше, сила, которая стоит за ним, ничуть не внушительнее. И, осознав все это, Юферев тут же, не поднимаясь с кресла, решил твердо и окончательно – не отдаст он отморозков.

Ни за что не отдаст.

Пусть они спасутся, уйдут от наказания, пусть весело смеются на счастливых Канарских островах, пусть. Но сдать их Кандаурову – значит навсегда записаться в его штат.

– Надо ведь хоть иногда за что-то и уважать себя, – пробормотал он. – Я их найду, сука буду, найду! – Юферев даже не заметил, как скатился на кандауровский жаргон.

Апыхтин ходил по квартире со странным ощущением, что находится в совершенно незнакомом ему месте. Залитый кровью ковер унесли, голый пол казался чужим и даже каким-то обесчещенным. Стол тоже стоял без скатерти – Алла Петровна и ее унесла, чтобы ничто не напоминало хозяину о страшных событиях. И круглый стол, и голый пол создавали ощущение гостиницы, где он оказался случайно, ненадолго и вот-вот должен съехать отсюда, собрав свои вещички.

Пройдя в ванную, Апыхтин некоторое время стоял на пороге, напряженно всматриваясь в темноту. Он опасался включить свет, будто его поджидало здесь что-то страшное, нечеловеческое. Но, поколебавшись, все-таки нажал кнопку выключателя. Вспыхнул мягкий свет, и он с облегчением убедился, что ничего неожиданного не произошло.