Ее имя вспоминаю по ассоциации, оно читается в обе стороны, но получаются разные имена: Аня – только наоборот. Она только что вернулась из Таиланда и удивляется, как мне удалось проникнуть в Бирму, где военный режим вперемешку с демократией. Бирму она называет «Burma», хотя у нее теперь официальное самоназвание – Мьянма. Union of Myanmar. Объясняю: пришлось сменить анкетную профессию – вместо «журналиста», а тех там за версту не переносят, поставил «историк искусства», кем я тоже являюсь, будучи в литературе многостаночником. Визу выдали в последний день, зато какую! Не формальный штамп, а красочная такая наклейка во всю паспортную страницу!

Вот что меня все-таки интересует: почему время безжалостно даже к молодым? Одна только здесь вошла в цвет и выглядит лучше, чем в прошлый раз. Но о ней и речь – зачем забегать вперед?

Это не моя компания. Моя собирается по топографическому принципу, и хотя наезжают иногда из Манхэттена, Бруклина и Нью-Джерси, но в основном свои, куинсовцы: 10–15 минут езды друг от друга. Да и компании у нас небольшие, зато регулярные, по кругу – больше дюжины только на юбилеях. А здесь с полсотни – помимо ньюйоркцев, понаехало родни, свояков и друзей со всей Америки, из Европы, из бывшей Совдепии. Субтильная шансонье была на этот раз при галстуке, что ей очень шло, хотя она тоже спала с лица и была бледнее, чем обычно. Или это свет здесь такой искусственный, потусторонний?

Представил себе, как через столько-то лет никого из присутствующих не останется на белом свете. Разве что девяностолетняя старуха переживет всех и выживет. Выживаго. Какая разница – девяносто, сто, сто десять?

Не старею только я – так мне кажется. Виртуальный заскок – я не вижу себя со стороны. А cнутри своего возраста не чувствую. Только что сдал все анализы, сделал abdominal sonograma – всё, вроде, в порядке. Осталась еще колоноскопия. Конечно, подустал маленько, но не сдал – ни физически, ни творчески. Что касается секса: когда душа не лежит, то и ху* не стоит. Апофегма собственного производства, только что пришла в голову. Вот только от романов перешел к рассказам, которые Лена презрительно зовет «зарисовками», скоро и вовсе сойду на записные книжки не выходя из дома, а те, что ни говори, от писательской немощи: литературный шлак. Можно специализироваться на максимах и афоризмах, до которых я охоч, но кому они нужны в наш ненравоучительный век, я до него и дожить не надеялся, а тем более до следующего тысячелетия. Вот именно:

Неужели третье? От Рождества Христова? Какое, к черту, рождество? Эвфемизм! От обрезания Христова. Был даже когда-то такой праздник в христианском календаре.

Мне бы скинуть пару десятков лет, произведя соответствующие реставрации в моем не только мозгу, но и во всем организме. Что раздражает, так это вектор времени: почему он однонаправлен? Почему человек одноразового пользования, как гондон? Почему я могу с Аней-Яной только лясы точить? При встрече, правда, а потом, прощаясь, расцеловались, я воспользовался и прижал ее к себе крепче, чем положено, почувствовав небольшие девичьи груди, сердце мое затрепетало дважды – и дважды оттрепетало. Мы сидела визави, а не рядом, что жаль. Когда пили на брудершафт, еле дотянулись друг до друга. Брудершафт – теперь единственная для меня возможность поцеловать молодую женщину в легкий засос.

С женским тебя днем, Аня-Яна!

Внимание рассеивается – вовсе не ради Яны-Ани предпринял я этот рассказ (а не зарисовку!). Но уж очень она меня зацепила в прошлый раз, а в этот – по инерции того.