Ярко освещённые электрическими огнями витрины пестрели всеми возможными цветами. В патиссери красовались аккуратные ряды пирожных-безе, щедро посыпанных сахарной пудрой. По соседству стоял магазинчик с новенькими разноцветными книжками. Следом – модные платья из шелка, сменяющиеся мебелью, обтянутой бархатом. Лидия остановилась на углу улицы и засмотрелась на витрину детского универмага. Вид на неё загораживал мальчик, усердно вытиравший налёт сажи замызганной тряпкой.

За стеклом были выставлены дорогие игрушки: искусно раскрашенные оловянные солдатики и фарфоровые куклы, облачённые в изысканные наряды, будто сошедшие со страниц модных журналов. Рядом тихо вращался зоотроп – металлический барабан, через небольшие отверстия которого мелькала сцена: лошадка, бегущая в вечном круге. Когда мальчик ушёл, Лидия заметила плюшевого медведя в красном сюртучке. Её кисти заныли. Боль, к которой она вроде привыкла за все эти годы, стала нестерпимой. Руки жгло раскаленным железом. Ей хотелось закричать, но она стерпела. И сжав кулаки, бросилась прочь.

Тогда. Под Лидсом, 1877

Ноги, как у зебры. Тело, как у зебры. Только голос – человеческий, и им Лидди прохрипела:

– Дайте мне поговорить с родителями. Это несправедливо. Почему он со мной так поступил?

В маленьком сыром помещении, похожем на кладовку для швабр, сухопарая женщина в сером фартуке, осматривала Лидди, раздев её до панталончиков. Полоски синяков казались чёрными на белой коже и ужасно ныли. Оттого и была она так похожа на зебру. Как бы Лидди ни старалась увериться в том, что вчерашняя ночь ей почудилась, этот узор говорил сам за себя. И она помнила, кто его нарисовал. Не плод фантазий, не великан. А высокий белобрысый парень с уродливым шрамом и бесцветными глазами. Из плоти и крови. Она обязательно расскажет о нём родителям, а те в свою очередь полисменам. Ему это с рук не сойдёт. Его найдут и накажут, ведь он плохо с ней поступил ни за что. Но вот женщина в фартуке пыталась убедить Лидди в обратном:

– Красавчик не стал бы лупить тебя просто так. Значит, заслужила.

– Чем? – вяло возмутилась Лидди. – Я не сделала ничего другого.

– Не надо мне тут бабушку лохматить.

Женщина надавила на ребро, кожа вокруг которого была покрыта огромным синим пятном, и Лидди взвизгнула от боли.

– Не пищи, не сломано.

– Почему вы не можете вызвать моих родителей? Они во всём разберутся. Хаддерсфилд, Хай-стрит, 3.

– Мы с ними уже давно переговорили. Они сами здесь тебя оставили за долги. Как отработаешь, вернёшься хоть на Хэй, хоть на Хай, одевайся.

Еле перебирая руками, Лидди принялась натягивать на себя платье. Теплее от этого не стало. Сырость и холод успели пробраться под кожу, пока женщина ощупывала её ледяными руками. Кем она была и где они находились, Лидди понятия не имела. Всю ночь ей пришлось провести на жёсткой койке, кутаясь в покрытое грязью пальтишко и положив под голову школьный портфель. Казалось, всё это – лишь кошмар, навеянный страшными рассказами. Образы кружились в голове, словно мухи вокруг навозной кучи. А сил не оставалось ни плакать, ни открывать глаза. Но всё же пришлось. Встать, идти по коридору куда-то вглубь, раздеваться, причиняя каждым движением боль. Но сопротивляться нельзя, она это узнала этой ночью. Будешь вырываться – станет только хуже.

Женщина открыла железную дверь и повела Лидди вперед, в помещение с длинными столами. Деревянные лавки были забиты детьми, плотно сидящими друг к другу. Лидди примостилась сбоку. У самого краешка, где её уже ждала железная тарелка с молочной кашей синевато-серого оттенка. Однако есть совсем не хотелось. Её тошнило и перекручивало изнутри, потому что один из ночных ударов пришелся по животу. Она взяла ржаной хлеб, который оказался таким липким, что застревал на зубах и клеился к нёбу. Исполнившись отвращением, Лидди отложила тарелку и осмотрелась. Вокруг сидели дети примерно её возраста в серых робах. Сонные и потерянные. Но не такие потерянные, как она.