Сверкающее плетение, обвивающее предплечье Виктора, жгло его самого.

– Не заставляй, – глотая слёзы взмолился Виктор, удерживая плетение. – Не заставляй меня тебя убивать…

«Вольноотпущенник» медленно перевёл тяжёлый взгляд с плетения на лицо Виктора. Их взгляды впервые встретились.

– Впервые вижу настолько жалкого кудесника.

Изумет вскинул копьё. Красное плетение сорвалось с руки Виктора, обретая собственную разящую волю и тут же растворяясь в воздухе, как змеи в песке.

«Вольноотпущенник» успел пошевелить кожей на лбу, прежде чем порывисто вскинуть голову, как от удара в челюсть. Руки изумета повисли вдоль туловища, выпуская тяжеловесное древко. «Вольноотпущенник» столбом повалился навзничь. Рухнул с тяжёлым грохотом. Тело его содрогнулось в судорогах, руки и ноги задёргались. Через голосовые связки продолжил выходить воздух, извлекая подобие стона.

Но Виктор понял тотчас – вопреки предсмертной пляске «вольноотпущенник» был мёртв. Сосуды в его голове разорвались под силой усиленного перстнем плетения, подобно тонкой паутине под взмахом бритвы.

Виктор пошатнулся, как от удара. Он не сводил с агонизирующего на земле тела взгляда. Но вместо должной радости и терпкой горечи ничтожной победы он чувствовал давящую грудь тяжесть. Трясясь, будто в лихорадке, Виктор сделал шаг. Необходимо было помочь Федке подняться, убираться вместе с ним подальше от этого места.

Стрела вонзилась в левую часть живота Виктора, пронизывая кишечник глубоко внутри. Рана оказалась настолько болезненной, что колени Виктора подогнулись сами собой. Он оказался на земле, в растерянности цепляясь рукой за древко с оперением.

– Только не…

Перед мысленным взором он уже видел всех тех несчастных, раненных стрелами, медленно умирающих в конвульсиях. Просящих избавить их от мучений, взывающих о смерти. Грудь Виктора беспощадно сжало отчаянием.

Брюшная полость его была разорвана. Багряный камень перстня рассыпа́лся в пыль.

Виктор попытался создать ещё одно плетение. Но без кольца он не ведал силы. С каждым слабеющим толчком концентрация его разбивалась на битые осколки, а затем и вовсе мир похолодел, обратив землю и пространство вокруг себя в несдвигаемую глыбу льда.

Теперь Виктор лежал на боку, подогнув ногу, стеная от боли и страха. Он смотрел, не отрывая мутнеющего взгляда, как кровь его просачивается сквозь камни, пропитывает опавшие иглы можжевельника.

Последнее, что Виктор успел разглядеть из сужающегося и исчезающего мира – степного паука, сидящего на предплечье.

Благóта убрал руку с сочащегося влагой мха на белом камне, вытер ладонь о безрукавку из шерсти. Поправил дорожный заплечный мешок, вытянул из-под ворота рубахи гайтан с серебряной подвеской. Обернулся, стоя на краю узкого склона, с прищуром вглядываясь сквозь кленовые стволы, покрытые лишайниками.

Ветер качал плотные заросли кустарника, гнул в шутовских поклонах выцветшие ветви. Окрест не смолкало благозвучное пение мухоловок и соек. Благота глубоко вздохнул, вытер усы и подобрал осиновую палку, поставленную на землю и упирающуюся в сгиб колена. Постучал палкой по кочке, прогоняя змеюшек.

Он был один посреди горного леса, в тридцати милях от деревушки Крапивици, где располагалась стоянка для торговых караванов. И в пятнадцати милях от проклятых руин Магла.

Благота снова ощутил сомнение, последний раз глянул себе за спину. На расстоянии вытянутой руки пролетела золотистая крохотная бабочка. Благота обернулся, сгибая одну ногу вверх по склону, а вторую вытягивая за собой. Обувь из сыромятной телячьей кожи вмялась в размокшую землю.