– У нас достаточно свечей, – прежде чем покинуть келью, Мизгирь последний раз взглянул на Грачонка. – Если снова начнёшь бояться темноты, просто зажги. Не нужно терпеть.

Грачонок робко кивнула, присаживаясь обратно на край своего соломенного тюфяка, накрытого подстилкой из овчины. Руки Грачонок украдкой сложила у себя внизу живота.

«Она до сих пор не высыпается из-за мучащих её кошмаров», – изможденно подумал Мизгирь. – «Но я настолько бездарен, что себе не могу помочь в этом вопросе».

– Понос после пищи? – пытаясь разбавить их беседу, спросил Мизгирь, чувствуя себя при этом до чудовищности халтурно.

Не зная, как иначе проявить свою заботу, он зацепился за движение её рук. Но после его вопроса Грачонок тут же переместила их себе за спину, будто он уличил её в нечто очень постыдном. Девочка быстро-быстро замотала головой.

– Все вещи останутся с тобой. В случае чего, ты знаешь, что использовать.

Грачонок отвернулась к нему спиной, кивнула.

– «Омерзительно», – ворчал Каргаш. – «С ума сойти можно».

Мизгирь угрюмо поразмышлял над бессвязным бормотанием беса, но без особого усилия. Настоятель Савва, руководствуясь рассуждением, что их присутствие станет служить пользе монастыря, поселил их в каменной келье подле монастырской кухни. В подклетах поблизости били конопляное масло, и днём оттуда то и дело доносился густой запах.

Решив, что бес не переносит запаха масла, Мизгирь тут же выкинул из головы последние размышления на этот счёт.

Он вышел под ясное вечернее небо и медленно двинулся в лабиринт узких улочек каменных задворок. До основания монастыря пришлось идти недолго. Совсем скоро Мизгирь достиг тесного четырехугольника из деревянных келий и служебных построек. В центре четырехугольника вздымалась тяжёлая каменная церковь из красного кирпича и белого камня.

«Почему я не догадался обследовать это место сразу?» – Мизгирь принялся обходить кругом церковь под пристальными взглядами прохожих монахов. – «Впрочем, это так или иначе бесполезно».

Поблизости не оказалось никакой охраны, но церковь выглядела наглухо запертой. Решив поберечь силы, Мизгирь двинулся дальше по дороге, уводящей к восточной стене монастыря. Миновав колодец с журавлем, возле которого на него покосились с любопытством послушники, он вышел к воротам.

Требовалось дождаться утра, чтобы выйти за территорию монастыря – о чём недовольный монах-вратарь не преминул ему сообщить. С заходом солнца ворота окажутся заперты и будут оставаться оными даже в случае приезда самого государя. Попасть на территорию монастыря не предвиделось возможным до самого утра.

Мизгирь вышел за ворота, согласившись с условиями. И дело было даже не в том, что он успел выспаться за минувший день. И даже не в клопах, выплясывающих вокруг его лежанки хоровод. Напавшая на него с недавней поры тревога грызла и кусалась больнее всякого клопа. Он инстинктивно чувствовал необходимость совершить над собой последнее усилие.

За воротами располагалась конюшня и скотный двор. На скамье возле торца конюшни отдыхали конюхи. Они вели весёлый разговор о некой молодой снохе, которая часто наведывалась к монаху Филипу. По словам самой женщины, молитвы Филипа хорошо справлялись с её головными болями.

Мизгирь мысленно подчеркнул для себя святое великодушие монаха и его несомненно глубокие познания в области современной медицины. Уж кому, как не ему самому, было не знать, как тяжело порой приходилось справляться с подобными женскими просьбами о помощи.

Мизгирь вышел из-за телеги, представился. Конюхи, признав в пришельце недавнего гостя самого настоятеля, потеплели в отношении и совсем скоро свернули на нужный ему разговор.