Два года он регулярно бывал в этом большом кабинете, где проводил поверхностную экспертизу разных произведений искусства на предмет авторства, возраста и ценности. Имеется в виду художественной ценности. Однажды его подняли ночью и отвели под конвоем к «коллекционеру» (так он стал про себя, конечно, именовать руководителя Губчека, гражданина начальника Семена Оскаровича Забегай. Тот, как обычно, без всяких предисловий задал арестанту все тот же вопрос: «Что это?»

Евдоким Васильевич посмотрел и аж отшатнулся. На столе лежал мозаичный лик, размером 20 на 30. На золотом основании, обрамленный золотым же окладом удивительной ажурной работы. Лик Спасителя был набран драгоценными и полудрагоценными камнями и был будто живым! Он светился изнутри, излучая свет мучительный, нереально естественный, нерукотворный. Начальник, перехватив восторженный взгляд эксперта, жестко произнес:

– Автор, век, цена?

– Бесценен! Этот лик бесценен! Ему нет цены! – произнес потрясенный увиденным Евдоким Васильевич Опетов.

Подневольный эксперт, зэк, враг народа был счастлив!

– Век. Автор, страна-изготовитель? – снова жестко оборвал его Забегай.

– Предположительно, Византия. Конец прошлого тысячелетия. Автора невозможно определить. Скорее всего, венецианец. Те – большие мастера мозаики.

– Конвой! – крикнул, накрыв лик, гражданин начальник. – Увести!

И потрясенного сидельца увели. А вечером следующего дня его саданул под сердце другой сиделец, из уголовников. Да не добил падлу буржуазную. Добил бы, но заточка сломалась о ребро. Опетова отправили на больничку и там такой же зэк из недобитых, прооперировав, вернул его с того света, приговаривая: «Рано тебе еще, Евдоким Васильевич, лик-то святой созерцать, о котором ты все время бредил». Врача звали Белов Сафрон Акимович. Евдоким Васильевич помнил его до конца дней своих и благодарил за то, что спас его и жену его любимую ‒ преданную, талантливую девушку из детдома, Ульяну Алексеевну, когда принимал у нее роды. В честь своего спасителя они и назвали сына Сафроном.

Познакомились расконвоированный зэк Евдоким и детдомовка Ульяна на курсах по искусству. Лекции при музее читал Евдоким Васильевич, а слушала Ульяна Алексеевна с немногочисленной шумливой публикой. Ульяна неплохо рисовала, ей очень нравилась живопись. А Евдоким совсем плохо рисовал, но знал о живописи все. Так они познакомились и полюбили друг друга. А поженились позже – жить было негде, обитали там же, в музее, в тесной кладовой. Нищета была невозможная, хотя оба работали уже вроде не за пайку, а за деньги. Евдокима Васильевича очень тяготило это обстоятельство – что он ничего не может дать своей любимой. А Ульяна Алексеевна, видя это, успокаивала: «Милый мой, дорогой, да ты мне подарил то, чего не каждая женщина удостаивается в жизни. Ты подарил мне весь свой прекрасный внутренний мир. В котором мне так уютно, спокойно, интересно и хорошо, что я боюсь испугать свое счастье. Ты увел меня от тоски одиночества, ты подарил мне невиданную доброту и ласку. Я так люблю тебя и так тобой любима». И им стало легче идти рука об руку и переносить все безумие этой проклятой реальной жизни, все ее тяготы, горести, голод, холод и несправедливую муку людскую.

Когда в тюремной больнице родился Сафрон, жить стало еще труднее. Но радости прибавилось. Они хлопотали над ним вместе и попеременно, целуя друг дружку и его. Евдоким Васильевич просто разрывался на части, читая лекции в музее, в клубе и во всех школах и училищах города. Писал научные статьи, монографии, публикации, популярные очерки о древностях русских и рассылал их во все газеты и научные журналы за жалкие копейки. Но денег все равно не хватало. Пока однажды его не вызвал к себе директор музея, простой деревенский мужик, неграмотный, но хозяйственный, вороватый, но партийный. Сердобольный был человек, справедливый, но крепко пьющий. Благодаря ему они и ютились в музейной кладовке.