– Хозяину скажу. Он решит.

До Хозяина в тот день добраться оказалось не просто. Уехал Демидыч с гостем петербургским на Тагил-реку, туда, где новые заводы ставить задумал. Стало быть, нескоро будет. А пока надо самим управляться. Гаврила отправился в контору, нашёл приказчика Ивана Михайловича Карпова.

– Что ж, Михалыч, поспрошал своих мастеров? Не из беглых ли кто каторжников блюдо украл?

– Бог их знает, а только вроде не они. Никто ночью из палаток жилых под медеплавильным заводом не отлучался. И вообще мои возле конторы и хозяйского дома не шастали – караульщики твёрдо знают. Никого не было.

– Так-так. Не твои, значит.

– Я вот что думаю, Гаврила Семёнович: почему тати серебра-то не тронули, а только блюдо взяли?

– Я и сам в изумлении. Деньги и блюдо принесли гостю вечером. А как Акинфий-то к ночи уехал, то Беэр в его спальную комнату перебрался – там шкап понадёжнее, да серебро-то и положил туда да запер. А блюдо на стол около постели своей поставил, чтоб, значит, утром при свете верней рассмотреть. Потом, ты знаешь, ящерки к нему приходили. Но одна, хозяйкина, блюдо взять, вроде, не могла: Хозяйка их осматривает потом – именно на этот случай осмотр у них делается. Ну, может, и ещё зачем там по-женски… А вот вторая… Она-то откуда взялась? Кроме неё, некому. Сам смотри. Твои около хозяйского дома не ходили. Ящерка не брала. Прислуга в хозяйские покои по ночам ни шагу, за этим сама хозяйка демидовская Авдотья Федотовна следит. Кто ж тогда? Она, ящерка вторая – некому больше. Вот теперь и думай: кто ж она такая и зачем то блюдо золотое исхитила? Я так соображаю: девка та, видимое дело, по подземному ходу прошла. Хозяйский дом соединён ходами с конторой, заводом и обоими берегами пруда, а на том берегу – со вторым нашим тайным молельным домом, что не под землёй, а на земле стоит. Может, и ещё из этих ходов в какие-то там тайные подземелья пути есть, о которых мы с тобой не ведаем – но уж это на нет и суда нет.

– Значит, девка – если это она – могла пройти либо из конторы, либо из завода, либо от пруда?

– Теперь: сам ты знаешь, что из завода по тайному ходу только ты сам золото да серебро Хозяину, а потом и в подземный монетный двор носишь, а более никто туда доступа не имеет. Скажи ты мне: мог ли кто чужой про тот ход узнать? Не пробралась ли девка какая к мастерам твоим тайным, в подземелья заводские?

– Про это, Гаврила Семёнович, я и сам додумался. Так, сяк прикидывал – не выходит, не было ни у кого доступа к тайному ходу заводскому.

– А из конторы?

– По той же самой причине и из конторы никто пройти не мог. Остаётся пруд.

– Давай-ка, Иван Михайлович, пройдём по нему с тобой сами: не заметим ли чего?

– Сейчас, только распоряжусь.

Из конторы и двинулись. Фонари взяли оба: светлее так-то. И правда: недалеко от выхода к пруду вроде блеснуло что-то на земляном полу.

– Гляди-ка, Гаврила Семёныч, а ведь это золотой. Наш золотой – мне ли не знать? Новенький. А блюдо-то ведь было не простое, мне Хозяин сказывал, а доверху в нём были золотые червонцы наложены. Вот он, родимый – наш, невьянский, уральского золота.

– Значит, отсюда и шли.

– А теперь давай прикинем: как девка одна могла такую тягость утащить: блюдо золотое да ещё и с червонцами? Вот что мы с тобой, Гаврила Семёныч, два дурака, сразу не сообразили. Не одна она была, с мужиком.

– Или с мужиками. Давай дальше посмотрим: там к пруду ближе, земля посырее, может, следы какие будут.

На земле у выхода к пруду следы не просто были – их было так много, что пол подземного хода казался истоптанным.

Присели. Поставили фонари.