Самый старший, Эрик Акмурзин. Князь, повеса, красавец, легкий, шальная улыбка. И всегда элегантен. Аристократ. Мы, носящиеся с кукольными колясками, хором с ним здоровались, он, хмельно улыбнувшись, слегка склонив голову, мило с нами расшаркивался. Мы, покачивая кукол, закатывая глаза, мечтали о таком, как он в будущем. Встречи с Эриком, это теплые воспоминания. Мы незаметно из сандалий встали на платформы, взрослели, превращались в дам. На любом нашем этапе он при встречах с нами галантно улыбался, кланялся, целовал нам руки. Князь, и им он остался.

Серега подростком был высокий, крепкий, густой румянец, цепкий взгляд. Когда он с ребятами стоял у ворот, мы почуточку взрослеющие, но не наигравшиеся, носились по двору и румянец на щеках у нас рдел не от стоявших рядом молодых ребят, а от вольного детства. Спустя год-другой, вооружившись тушью «Ленинградская», распустив волосы, надев платформы, гадая на рождество и проводя вечера в беседке под гитару, сменили тех, кто стоял перед воротами до нас. Незримая смена поколений.

Мы с Ларисой на террасе пили чай, говорили кто-где. Она, кивнув, бросила куда-то в воздух, – О, Сережка, – прозвучало словно он прошел рядом. Вспомнился взгляд на скамейке, ссутулившиеся плечи, тяжелая поступь стариковской походки.

– Все покатилось с уходом мамы, – начала рассказывать Лариса, – у Сережки нарушилась целостность жизни, сказалась лишенность маминого внимания. На него было больно смотреть. Он привык получать, ему казалось виноваты все, кроме него. Ранимый, чуткий.

Мама защищала его от всех и всего.

Он сломался в 10 классе, узнав от Славки, что не родной, приемный. Серега ему рожу набил. В этот день в доме стоял страшный переполох. Родители после усыновления сменили адрес, переехав на Ленина. Когда мама уходила я спросила, «Мама, что ты хочешь?» Ты не представляешь, она ответила, «Хочу его матери в глаза взглянуть. Всю правду Вахромовы знали, все хотела расспросить, да так и не собралась, знаю лишь, что Сереженьку на третий день в детский дом сдали.» Мама его больше всех любила, горько говоря, «Если у Сереженьки плохо и у меня плохо, мне больнее.» Думаю, причина ее ухода сын. Первым ударом для нее стало, когда он перестал следить за собой. Сережку возвращающегося ничего не помнящим, принимала на свои плечи с порога, «Сереженька, ну что ты» доведет до постели, разденет, спиртом протрет тело, пострижет ногти. Она служила ему. Редко кто умеет так любить: ни слова упрека никогда. Ни в чем его не винила, бывало, разозлится и лишь скажет, «Сереженька, встану пройдусь… ты же мне жизнь даешь.» В холодильнике для сына у нее всегда свежее молоко, фрукты. Заболев, наказала, прибегать готовить ему завтраки. У меня семья, муж, дочь, но обещание я исполнила.

Владимир Варфоломеев, губернатор г. Буй ругался, узнав о случившемся, «Анна Андреевна, вы словно железная леди, почему молчали? Я б его определил в монастырь, его б не выпустили, пока он в себя не пришел.»

Когда мамы не стало, спрашиваю его, «Сереж, может что хочешь?» Он отшучивался, «Джентльменский набор: выпить и покурить». А ведь поклялся на могиле отца. Цели не было, зато идей полно, при других обстоятельствах далеко пошел бы. В 90-е он был одним из богатых людей города. Удачливый, все шло в его руки. Бизнес начинал с женой Женей. Сажали бахчу, держали скот. Ее гостеприимство и щедрость не имели границ. К примеру, увидев работницу босиком и, если размер один, не задумываясь отдавала свою обувь. Но ревнивая. И мама, пока они друг друга не убили, Сережку забрала. Он женился на Свете. Стремительно поднимал новый бизнес. Появились собственные магазины. Построил двухэтажные дома. «Падение» началось с той самой проклятущей, которой обмывались успех-удача на обедах-ужинах в ресторанах, с новомодными джинами-вискарями.