Анатолий положил в рот половину оладьи и, двигая челюстями, повел плечом. Дышал он с трудом. Прогресс, обернув горло удавкой, начал потихоньку вытягивать свободный конец.

– К коллеге заходил. Обсудить кое-что… – пробурчал он сквозь кабачки.

– Я и не думала, что у тебя тут кто-то живет, – улыбнулась Марина и пошла поставить чайник. – Я его знаю?

В ее голосе звучало столько искреннего недоумения, что баранина сбилась в горле в комок, вместо того, чтобы растаять на языке. Анатолий ее проглотил и как-то сгорбился над тарелкой. Две независимые картинки в его голове с жестяным скрежетом входили друг в друга, как два сталкивающихся океанских танкера. Вроде и скорость никакая, да из-за массы инерция непреодолимая. На краях картинок заискрило, затлело, потянуло горьким дымом.

– Нет, – сказал Анатолий и снова забил рот оладьями.

Он видел себя могучим, сильным, но опутанным цепями почти до полной неподвижности, вроде иллюстрации к древнегреческому мифу, скажем, о Прометее. Хотя если бы эту картинку вывести прямо у него из головы на принтер и показать людям, многие бы сочли, что скорее он похож на перевязанную для запекания в духовке курицу. Иногда впечатление сильно зависит от угла зрения, конечно. В картинку Анатолия, в образе клюющего печень орла, влезла Марина.

– Все получится? – спросила она. – Ну то, что обсуждали?

Анатолий Антонович подумал, что теперь придется каждый раз объяснять задержки в шестом корпусе. Картинка с цепями разделилась, как амеба, и их стало две. Потом четыре, потом больше. Они выстроились в ряд и стали листаться, как страницы книги, если бывают такие толстые книги с одной и той же иллюстрацией на каждом развороте. Баранина забила пищевод и, кажется, заблеяла.

От полного коллапса Анатолия Антоновича спас хлопок входной двери. В столовую заглянул Эдик.

– Ты где был? – тут же спросил отец.

Прозвучало это неожиданно грозно. Эдик удивился.

– А что?

– А ничего! – жестко обозначил свою позицию Анатолий Антонович. – Хватит по ночам шляться!

Эдик округлил глаза.

– Ты в курсе, что мне двадцать четыре?

Анатолий Антонович не знал в точности, что происходит с детьми, когда они вырастают. Его представление о них начиналось с вида почтительно прислушивающихся лиц и им же заканчивалось. Какого-либо другого выражения детских лиц, а тем более собственного детей поведения, в его мысленной картине не было.

– Но ты все еще сидишь на моей шее!

– Деньги на житье ты уже мне перестал давать, хочешь вообще из дома выгнать?

Ничего такого Анатолий Антонович не хотел. Это было против желанного образа.

– Я хочу знать, где ты бываешь! – попытался смягчить он ситуацию.

– Сядь поешь… – попыталась помочь смягчить ситуацию Марина.

– Тотальный контроль? Большой брат в действии? – не захотел смягчаться Эдик и вздернул, как ему казалось, гордый бунтарский подбородок.

– Что вы кричите опять? – спросила из коридора Вика.

– Ничего! – хором сказали отец и сын, и оба смутились.

Анатолий Антонович наколол на вилку последние пололадьи.

– Чтобы завтра же поставил чип!

– У меня есть, чем завтра заняться!

– И чем же это?

– Борьбой против тотальной слежки! – Эдик развернулся и вышел.

Анатолий Антонович уперся взглядом в тарелку и запихал оладью в рот. Он не хотел смотреть на жену, потому что она удивительным образом пробуждала в нем желание примкнуть к Эдику и тоже побороться против слежки. Увы, он был уже недостаточно гибок, чтобы двигаться в двух разных направлениях одновременно.

Проблемы с фундаментом, непослушные дети, чип в заду и шестой корпус в телефоне жены… Анатолий Антонович видел и чувствовал себя брошенным камнем, который растрескался в воздухе. Куски еще летят рядом почти по одной траектории, но уже не связаны друг с другом. Не самое уютное ощущение.