— Ты любишь танцевать? — мелкая такая, а уже свои интересы и увлечения есть. Я с малыми никогда не общался. Почти. У Софки племяшка была. Но она совсем не такая, как Аня. Все время ныла и орала, если что-то не по-её. Я долго никогда не выдерживал. А тут как будто со взрослым человеком разговариваешь. Когда тебя слышат.

— Угу, — тащит в рот креветку. Сначала прожёвывает, а потом заявляет: — Мама обещала меня отвести к настоящему тренеру. Когда-нибудь.

Последняя фраза напрягает. Почему — не знаю, но царапает так, что становится не по себе. Как будто с этой фразой связано что-то важное. Такое, что нельзя пропустить мимо.

— А давай я спрошу у мамы, и мы через пару недель вместе с ней тебя отведём к тренеру? Я тебе самого лучшего найду. Доброго и опытного. Давай?

В глазах малышки мелькает яркое чувство, но Аня тут же вновь переключается на креветки.

— Мама говорит, сейчас нельзя. Вот когда можно будет, тогда да.

— А почему сейчас нельзя?

— Мама говорит, что ещё рано. И надо сначала к врачу съездить. Вот когда сердечко выздоровеет, — Аня кладёт ладошку на рёбра слева и воодушевленно продолжает, — вот тогда можно будет.

Я не ожидал совсем. Не успел закрыться и подготовиться. Поэтому мощнейшая волна паники сбила меня с ног сразу же. На секунду на меня навалился весь ужас того, что я сейчас услышал. Это какие-то страшные слова. «Когда сердечко выздоровеет». У моей дочери проблемы со здоровьем?!

Все слова разом выветрились из головы, и только отголоски звонко отдаются в ушах:

«Когда сердечко…», «когда сердечко…», «выздоровеет…», «сердечко выздоровеет…», «когда выздоровеет…»

А когда оно выздоровеет?!

Подавив тяжелое чувство, наполовину сожравшее душу, я, сцепив ладони под столом, стараюсь как можно спокойнее произнести:

— Анют, а вы часто с мамой у врача бываете?

Дочь с энтузиазмом уплетает пасту, полностью сосредоточившись на тарелке. Но я терпеливо дожидаюсь ответа и момента, когда Аня вновь переключит на меня внимание.

— Нет, не часто.

Тяжело сглатываю, впиваясь в детское личико виноватым взглядом: меня не было рядом. Я ВООБЩЕ ничего не знал. Насколько серьёзные у нее проблемы?

Дальше я просто молчу, наблюдая, как она вновь накалывает креветку. И оглядывается, обводя зал глазами.

Возвращается Юля, с каменным лицом. Над столом повисает тягостное молчание. У девушки, видимо, тоже не сложился разговор.

— Мам, смотри, это тебе, — мгновенно оживает Аня и протягивает Юле скрученную салфетку. А я точно подмечаю момент, когда печаль в её глазах сменяется неуловимой нежностью и наполняется мягким свечением: когда она смотрит на Аню. В голове что-то щёлкает, и я неожиданно вспоминаю, как раньше Юля на меня смотрела. Так же. Вот таким же мягким задумчивым взглядом…

ЮЛЯ

Адам был странно молчалив всю дорогу домой. Он вызвался нас проводить и бескомпромиссно залез в такси на переднее сидение. В конце заплатил за поездку, не принимая никаких возражений, и первым выбрался из авто, распахнув дверь с моей стороны.

— Спасибо, что проводил, — смущённо бормочу, опираясь на протянутую руку.

— Я поднимаюсь, — грохочет в ответ. И пилит негодующим взглядом.

— Поднимаешься? — растерянность собственного голоса удручает. — Не нужно. У нас с Анюткой ещё много…

— Я. Поднимаюсь.

Что-то в его интонациях не позволяет возразить. Я не припомню отзвука закаленной стали в голосе этого мужчины. Насмешку, легкость, томность, возмущение, облегчение… но не тот тяжелый посыл, что улавливаю сейчас.

— Зачем?

В ответ на короткое уточнение Адам быстро бросает:

— Поговорить.

— Весь день же рядом были. Почему не…

— Без Ани, — пригвоздил меня к месту глазами.