Долго высматривал Джут своих врагов. Однажды прибежал к нему сосед – «четверо из пяти братьев стоят в ущелье на водопое». В одном чувяке из свиной кожи, схватив ружьё, побежал Джута. Никому не удалось уйти. Ещё долго охотился он на оставшегося пятого брата, того, кто хотел взять в жёны его Мэри. Настиг и его.

Пройдя семнадцать лет каторги, вернулся Джута в своё родное гнездо, и с тех пор не считал себя достойным находиться среди людей. Так и умер, ведя жизнь то ли отшельника, то ли монаха, хотя это одно и то же, и храня память о своей Мэри.

Красное вино

Она кричала, царапалась, билась, как бабочка в паутине, но мужские руки держали её крепко, больно сжимали запястья, прижимая к себе за хрупкую девичью талию. «Украли-и! Нашу красавицу украли-и!» – разносились по деревне женские крики. Она обмякла, обессилившее тело стало воздушным, тёмно-карие глаза посветлели, и взгляд сделался тяжело уставшим. Она уже знала свою судьбу, судьбу похищенной невесты, но вдруг надежда промелькнула в её глазах и тут же улетучилась, словно сердце, отмахнулась от неё, как от назойливого комара. До неё долетали обрывки слов мужчины, кажется она что-то отвечала, но туман, густой и душный, обнял её.

В каком-то незнакомом доме, где все почему-то весёлые, встречали их возгласами, поздравлениями; её и какого-то мужчину рядом, который смотрел на неё горящими и довольными глазами. Она всё больше осознавала безнадёжность своего положения, но всё-таки где-то там, в глубине себя, пыталась высечь искру надежды. Когда незнакомая женщина ввела её в дом, она полузакрыла и так замутнённые глаза. «Неужели, неужели она ведёт меня туда. Неужели всё! Неужели судьба поставила свой росчерк!» – вспыхивали у неё мысли. Они прошли через двери, вторые и… спальня. «Всё!» Она ещё надеялась на свои силы, но не на слово; она прекрасно знала – каждый защищает своё: она – девичью судьбу, он – мужскую гордыню. Для неё всё это источало запах плесени, и сейчас она всем нутром ощутила его. Свойство сильных создавать удобные законы.

Вошёл он, женщин вышла, не переставая изливать радость; у него был тот же взгляд, но теперь и со взором победителя. Она помнила – он что-то говорил ей, пытался проявить то ли нежность, то ли заботу, то ли ластился, как мошенник на базарной площади; она пыталась говорить ему какие-то слова, заранее зная бессмысленность этого; потом была борьба, для которой собрала всё что в ней оставалось; он был крепок, и как тур, атакующий самку рогами, прежде чем достигнет своего инстинкта, прижал её.

Лилось красное вино за уже кипевшим застольем, и посторонние говорили о счастье.

Золотошвейка

В 1885 году в бедной московской семье родилась младшая дочь Ольга. Зимой пятерым девочкам не в чем было выйти на улицу. Повзрослев, сёстры восхищали всех красотой и музыкальностью. Старшая сестра с шестнадцати лет начала выступать с романсами в кафешантане Нескучного сада. Когда младшие девочки подрастали, они тоже выходили на подмостки кафешантана. Конечно, их нельзя сравнить с такими этуалями русской эстрады, как Анастасия Вяльцева или Надежда Плевицкая, но душевное исполнение сёстрами романсов «Я ехала домой», «Чайка», «Пара гнедых» пользовалось успехом и даже вызывало слёзы у зрителей: от офицеров, купцов, дворян до студентов и профессоров.

Вот как описывал разъезд публики московский наблюдатель в 1902 году: «Подошла к концу весёлая ночь в кафешантане, и начался разъезд из весёлого сада. У выхода весь бомонд, вся аристократия. Веет Парижем от волшебных шляпок, накидок, манто, и в непривычной ночной тишине можно расслышать изящный шёпот французской речи. Сад погружается во мрак… Серебряные колпаки электрических фонарей потухли. С минуту они освещаются красноватым блеском шипящего и накалённого уголька, и затем сразу покрываются мертвенной бледностью. Стихли звуки музыки, улёгся гул голосов, и только из отдалённого кабинета доносятся голоса цыган, да хриплые возгласы запоздавших „гостей“. Солнце уже позолотило верхушки берёз, а с Москвы-реки дует слабый ветерок, играя в листьях и кружевных накидках дам».