– А когда она? – удивилась я.

– Так пять дней осталось, – огорошили меня в ответ.

Даже этого мне никто не сказал. Отец почти не появлялся дома, я совсем перестала есть – еда в горло не лезла. Однажды пришла Регина, наверное родители отправили ее меня поддержать, но я через дверь сказала ей, что простужена. Собрала свои немногочисленные вещи – скоро мне переезжать. Погладила пустую книжную полку, словно извиняясь. Драгоценности своей мамы спрятала в кулек со швейными принадлежностями и принялась ждать.

Через три дня за мной пришли не знакомые уже швеи. Высокая женщина. Мне было неловко, что я не помнила, как ее зовут, но спросить я не решилась.

– Пойдем. Оставшиеся ночи ты проведешь в моем доме.

Я взяла свободна сумку и покорно пошла за ней. Во дворе дома нас ждал большой автомобиль, за рулем молчаливый водитель. Дом этой женщины был роскошен и ухожен, каждая вещь на своем месте. Я чувствовала себя нищей родственницей, хотя по сути таковой и являлась.

– Ешь, – наставляла меня Фарида. Из чужих разговоров я все же поняла, как ее зовут. – Ешь, в тебе кожа да кости, а тебе еще детей рожать.

Я давилась и ела. В этом красивом доме я растеряла все остатки своей воли. Мягкая большая кровать не располагала ко сну, я ворочалась до утра и проснулась с синяками под глазами. В последнюю ночь перед свадьбой выспаться тоже не удалось.

Дом наполнился незнакомыми мне женщинами – наверное, родственницы Муратова. Ночь перед свадьбой положено проводить с близкими и подругами, а у меня никого. Даже Регину не позвать – нет у меня телефона.

Старуха, засев в углу с шитьем завела песню. Грустную, до мурашек, старческий голос дребезжал, и мне только тогда, в тот момент стало по настоящему жаль себя. Руки мои покрыли рисунками из хны. Незнакомых женщин нисколько не волновала моя судьба, они разговаривали, иногда смеялись, обсуждали кого-то.

Ночь хны по традициям положено было проводить в слезах – девушка покидала отчий дом. Плакать за меня было некому. Когда с моими руками было покончено, я села к окну, и оплакала себя сама, позволив одну единственную слезинку.

– Пусть твоя красота будет для него приятным сюрпризом, – заговорщически говорит Фарида и закрывает мое лицо никабом.

Он праздничный. Молочно-белого цвета, как и все мое одеяние, он густыми складками падает вниз, пряча все мое лицо кроме глаз. Я всегда была против таких атрибутов, и отец в память о матери мне уступал, но сейчас все это мне нужно. Во первых платок это обязательный элемент одежды невесты, даже если в обычной жизни она не покрыта. Во вторых никаб позволяет мне спрятаться. Мне так страшно, что я вся бы спряталась, как в шалашик.

Мое платье было прекрасно. Нежное, скромное, струящееся. Мой платок был заколот булавками и невидимками в которых сверкали крошечные бриллианты. Будь все это на другой невесте, я бы восхищалась. Мне даже макияж сделали – впервые в жизни. Теперь слой косметики надежно скрывал следы недосыпа и усталости, а я не узнавала свое лицо. Да что там, я и свою жизнь признать не могла, все слишком стремительно менялось.

– Для невесты естественно волноваться, – успокоила меня маленькая тетушка. – Я в свои годы всю ночь проревела, глупая. Подумать только, тридцать восемь лет уже прошло. Всех своих детей женила, так давно не была на свадьбе близких.

– Ты права, – отозвалась Фарида. – В нашей семье давно не было свадеб. Сегодня бы наверстали, да Айдан не позволил широко праздновать.

Я задумалась – то, что мой будущий муж не хотел праздновать свадьбу говорит о том, что он скуп или черств? Хотя…какое это может иметь значение. Ничего хорошего от жизни я уже не ждала. Даже этих надоедливых женщин я уже воспринимала, как меньшее зло, подавляла желание броситься перед ними на колени, хвататься за эти юбки и умолять спасти меня от брака. Потому что вечером они приведут меня в дом мужа и уйдут из моей жизни. И я сама себе не буду принадлежать больше.