– Зачем ты рассказываешь мне это, мой храбрый полководец? Уж не думал ли ты заключить мир с одним из этих выродков?
– Нет, государь, ни в коем случае. Только с Ци.
– Как! – заорал император. – Унизиться до заключения мира! Позор воину!
– Государь, выслушайте меня. Здесь есть один нюанс.
Жуань Жэнь прищурился.
– Что еще за нюанс?
– До нынешнего времени все заключали между собой лишь кратковременные военные союзы – всегда направленные против определенной страны. Единственное государство, у которого был долгий мир со всеми – это Ци.
– Выродки… – пробормотал император.
– Совершенно верно. Так вот. Теперь в знак особого уважения они хотят заключить мир только с Хань.
– Только с Хань?
– Да, государь.
– В знак особого уважения?
– Совершенно верно.
В конце концов полководцу удалось уговорить императора заключить мир с Ци.
Теперь главное было сделано. Фэ Хоу больше не нужно было воевать против себя.
Поднебесная была завоевана молниеносно.
Так великий полководец сохранил верность господину, спас свою родину, и победил в войне, которую вел против себя самого.
Позже Фэ Хоу спросил Лунь Хэ, царя Ци:
– Что же именно говорила великая книга судеб Ши Бао?
– «Пять царств будут покорены и наступит мир,» – процитировал Лунь Хэ. – В книге не говорилось о шести. Когда я прочел это, то задумался. А когда вышел из раздумья – решил привнести в Поднебесную идею мира.
– М-м… – попробовал подсчитать Фэ Хоу. – Да. Точно так и получается…
А потом он предложил царю водки. Тот посмотрел на бутылку, открыл и понюхал. И сказал:
– Хм. Бутыль из тыквы, затычка из пробки, водка из риса. Настояно на женьшене. Уж не из Су-Тяня ли?
– Да, государь. Из Су-Тяня.
– Как поживает дяденька?
– Прекрасный Путь, – улыбнулся Фэ Хоу.
И они выпили.
Так перестало тяготеть над Поднебесной древнее проклятье солнцеликого змея Ту Кхе, и эпоха Хань вошла в фазу Ци – время мира и спокойствия.
Июльская фантазия
«В поэме «Одиссея» древнегреческий поэт Гомер
изобразил в образе несчастного циклопа самого
себя.»
Заслуживающие доверия источники.
Давно уже Г. А. Печорин оставил всякую надежду где-либо спастись от скуки, которая столь сильно любила его, что сделалась со временем его вторым «я».
Но когда приехал он в Пятигорск и нанял квартиру на самом высоком месте, у подошвы Машука, то почудилось ему, что «верно было бы весело жить в такой земле».
Впрочем, чувство это испарилось за считанные дни, пока Г. А. развлекал себя привычным образом – ссорил меж собой одних, подбивал на непоправимые глупости других, выставлял в наихудшем свете третьих. Он умело губил репутации и разбивал сердца.
И снова, как прежде, ему помогала таинственная сила, изобильно преподносившая ему один за одним счастливые обстоятельства, раскрывая чужие тайны, даруя сатанинскую власть над людьми, и выводившая каждый раз его сухим из воды. Не раз было, что дело доходило уж до дуэли, но тут равных Печорину, пожалуй, что было не найти.
Скука немедленно воцарилась вновь в его сумрачной душе.
В один из июльских жарких дней, изнывая от злой хандры, не выйдя противу обыкновения из дому, он накропал в своем блокноте небольшой опус. Вдохновил его на это Кавказ, Пятигорск – совсем еще молодой, как его называл сам Г. А., «новенький городок».
«Этот Пятигорск, – говорил Печорин своему приятелю доктору Вернеру, – я бы сравнил с молодой девушкой. Теперь еще она невинна и чиста, но не успеете оглянуться – и вот она уж развращена, превратилась в повидавшую виды, никому не нужную потаскуху. Скоро уж никому она не будет интересна. Посмотрите вокруг. Скоро так будет, разве не так?»
Он видел себя старым опытным обольстителем, потерявшем вкус к жизни – ему в ту пору было двадцать пять лет.