Наш разговор шел с небольшим замедлением – агелонский компьютер переводил и озвучивал сказанное каждым из нас. Причем голос, который я слышал, не был механическим, в нем присутствовали эмоции – дабы земляне лучше понимали смысл.

После традиционного обмена приветствиями – у агелонцев это было «спокойного сердцебиения», я заявил:

– Герона, слова сенатора Уокера – это не мнение всей Земли. И это не мнение правительства США. Скажу больше: он сам так не думает. Когда закончится предвыборная кампания, подобные обвинения сразу прекратятся. Я понимаю, что его высказывания вас шокируют, но вы давно знаете: наши политики ради достижения своих целей могут говорить жуткие вещи. Но это не становится делом.

Герона с минуту помолчал, потом я услышал ответ:

– Мы знаем, что означает слова ложь, обман, лицемерие. Мы понимаем, что это сложившиеся свойства вашего общения. Но мы не можем к этому привыкнуть, и у нас сильно бьются сердца. И в этот период мы не можем сотрудничать, – в голосе Героны звучала печаль.

Ответ меня удивил. Впервые было сказано, что их «обиды», их лакуны в диалоге носят физиологический характер. Или, быть может, я не так понял. Но у меня в голове возникла картинка: какой-то дурак что-то сказал – и агелонцы уже лежат с инфарктами под капельницами. А между кроватями бегают паукообразные медсестры. Но если это так, то как можно рассматривать их миссию? Как сплошное самопожертвование? Или я зря пытаюсь понять пришельцев с помощью человеческой логики и этики?

Конечно, я не мог обещать, что дураков у нас станет меньше. Поэтому просто попросил Герону проявлять терпение.

– Мы его и проявляем, – заверил Герона. – И очень устали. Трудно выдерживать. Поэтому через сорок пять дней нас сменят другие семьи.

Такие вещи раньше не говорились. Я никогда не задумывался о том, случаются ли у агелонцев срывы? Бывают ли они «на пределе»? Я почему-то был убежден, что сверхцивилизация – это сверхтерпение и сверхспокойствие.

– Мы беспокоимся за жизнь и свободу Раифа Тараки, – продолжил Герона. – Необходимо, чтобы он был под защитой.

– Я уверен, что Раифу ничего не угрожает, но сделаю все возможное для обеспечения его безопасности, – сказал я и подумал: «Завтра с утра позвоню Джону Бартону, пусть решит вопрос».

После этого заверения мы с Героной попрощались, и я поехал домой. Дома меня ждала моя Грейс. Она бросила интересную работу в Лондоне и перебралась вслед за любимым супругом в Нью-Йорк – «я тебя к этим наглым янки одного не отпущу». А вот дети – Томас и Джессика – остались в Англии. И правильно. Достаточно одного члена семьи, посвятившего себя главе Комиссии по Контакту.

– Привет, дорогой, ты сегодня поздно, – встретила меня Грейс. – Замучили тебя твои несравненные агелонцы?

Она подошла, обняла меня руками за шею, положив голову на грудь. И хотя Грейс часто меня так встречала, каждый раз это трогало. Привычка воспринимать такие нежные жесты как само собой разумеющееся у меня еще не выработалась.

– Агелонцы – нормальные парни. А вот среди своих много сволочей.

– Зато они свои, и понятно, чего от них ожидать

Мы прошли в гостиную, там был накрыт стол, горели свечи. В ответ на мое удивление Грейс пояснила:

– Сегодня двадцать пять лет со дня нашего знакомства. Ты снова забыл.

– Выкручиваться не буду, действительно забыл. В следующий раз исправлюсь, – пообещал я.

– Ничего страшного. Дату нашей свадьбы помнишь, и то хорошо. Нельзя от мужчины требовать слишком многого.

За ужином я рассказывал Грейс о случившемся за день. Жена меня слушала и, как обычно, вставляла свои шпильки.

– Агелонцам надо было подождать еще сто лет, пока такие, как Уокер, не вымрут как вид, а только потом сообщать о своем существовании, – заявила она.