– Хорошо, мы займемся им, – высокопарно сказал он. – Ему надо помочь. – Его красивое мальчишеское лицо и звучный, все еще немного хрипловатый из-за вчерашнего алкоголя голос излучали уверенность. – Когда каждый чувствует ответственность… Коллектив… – Он был энергичным оратором и мог очень быстро и очень долго говорить на любую тему, какая ему заблагорассудится.

Реха скривилась и подумала: «Боже, а как это выглядит, когда он кому-то помогает? Шелле с двумя «л» и коллектив – это какая-то шутка». Но в то же время ее терзали сомнения, когда она увидела его стоящим там: небрежно прислонившись к столу, стройный, элегантный, активный, с наглыми зелеными глазами, прикованными к ее лицу, как будто он обращался только к ней.

«Возможно, он просто первоклассный актер, – подумала она, – а может, он действительно искренен, в любом случае у него все получится, и, похоже, я схожу с ума, раз восхищаюсь им».

Уже в дверях она обратилась к нему:

– У тебя талант одурачивать людей.

Курт удивленно посмотрел на нее.

– Все время слышу это «одурачивать». Я не собираюсь подлизываться к Наполеону. Мне это не нужно, дорогая, но мне нравится возможность немного встряхнуть здешних ребят. Мне совершенно не нравится это место, знаешь ли, я заслуживаю лучшего. А потом каждый день все одно и то же. Скукота.

Он заметил, что Реха хотела ему возразить. («Опять будет читать нотации», – подумал он), и быстро закончил:

– Но сейчас нас ждут великие дела. Вдохнем немного жизни в это место!

На самом деле он понятия не имел, про какие великие дела он говорил, он даже не задумывался над этим, его совершенно не волновал парень, который менял талоны на сигареты. Он был счастлив, потому что ему снова разрешили что-то организовать, и он поднимет шум, будет бегать вокруг и устроит огромную суету.

Во время учебы в школе он одновременно занимал четыре или пять должностей в молодежной ассоциации. Он разработал сотню потрясающих идей, о которых забывал через три дня. Он увлекся рядом крупных предприятий, которые он начал с бурного рекламного потока и которые через три недели оказались в тупике, потому что он потерял к ним интерес.

Готовя студенческие праздники, он представлял себя в образе режиссера, находящегося на грани нервного срыва, но чувствовал себя комфортно в этой роли. Он писал, разговаривал по телефону, покупал костюмы, учил роли для спектакля, пел в хоре и нанимал танцевальные коллективы. Он был усталым, но счастливым. Его считали чрезвычайно способным, его студенческие праздники были блестящими успехами.

Но сам Курт, пока его одноклассники праздновали, угрюмо сидел за столом, задумчиво глядя в свой стакан, и не испытывал ничего, кроме чувства тоскливой пустоты. Он считал это своей личной трагедией: он рвался что-то создать; но потом достигнутая цель его не интересовала, и (так он сформулировал это для себя, упиваясь собственной болью) каждое достижение приводило его в уныние. Короче говоря, он считал себя проблемной натурой.

Члены Союза свободной немецкой молодежи должны были встретиться в мастерской во время перерыва на завтрак, и Курт воспользовался возможностью исполнить свою роль.

Шах занимался ремонтом электровозов и вагонов, Клаус, юркий курчавый помощник слесаря, и студент Мевис работали на заводе по производству брикетов и на трубопроводе снаружи, где последний черно-зеленый обломок сосны напоминал о лесе, который еще пять лет назад простирался на много миль вокруг.

Они собрались в белой пустой комнате. На окнах не было штор, и можно было увидеть желтые холмы песка высотой до колен, многоэтажное административное здание, а по левую руку душевую, вокруг которой стояли леса. На бетонном полу валялись окурки и ржавые гвозди. Не было ни скамеек, ни стульев, и парни садились на обогреватели под окном или стояли вокруг, покуривая и спокойно выжидая. Эрвин тоже пришел и встал в стороне. Пятно над верхней губой, похожее на маленькие усики, усиливало выражение беспомощной дерзости на его лице.