…Стоя на пятом этаже у квартиры дворничихи, Степан Степаныч в который уж раз нажимал на кнопку звонка, но никто не открывал. Потоптавшись, пошёл вниз, сел на лавку у подъезда, решил подождать Марию или сына её, Юрку.

Мария впервые появилась в их дворе в середине пятидесятых, приехав откуда-то с верхов, с Севера. Тогда многих гнал из деревни трудный и нежирный кусок, а баб так ещё и поиск возможных сказочных городских женихов. Спрос на нянек и домработниц в обеспеченных семьях был постоянным и даже модным, в особенности на деревенских. Считали их, видно, скромными, работящими и менее требовательными: города, мол, в глаза не видали, и за то спасибо скажут, что приютит кто, одёжку со своего плеча подбросит, кормить с общего стола будет, денег маленько вдобавок – чего ж желать ещё, бездомным-то? На завод всегда успеется…

Но Мария мало походила на этаких скромниц. Высокая, полногрудая, какая-то вся спелая невесть с каких харчей, с белым чистым волосом – платок цветастый всегда на плечах, а не на голове – она в первый день перезнакомилась с дворовыми, смело глядела на всех большими, светлой зелени, глазами и, рассказывая о деревне, не жаловалась выгодно на судьбу, а часто улыбалась широкими губами, не показывая зубов. Эту улыбку потом «ехидной» окрестили.

Красота Марии и смелость её не совсем пришлись по душе дворовым бабам. Оно и понятно: какая замужняя женщина без понятных опасений пустит в дом этакую красу? Поэтому Мария с трудом нашла место в соседнем доме у одной полковничихи, но надолго там не задержалась: хозяева задумали отделять молодых, большую квартиру разменяли, и домработница оказалась ненужной. Недолго думая, Мария пошла в дворники, ей от домоуправления дали служебную комнатку, сначала в цоколе, а потом, когда замуж вышла и родился Юрка, переехали они в однокомнатную на пятом, отдельную и с балконом во двор.

В работе она привычно не ленилась, деревья и цветы во дворе были всегда свежими, асфальт летом не просыхал, в небольшом чистеньком бассейне малышня купалась без опаски – Мария строго следила, чтобы не кидали туда камни да палки или, не дай бог, стекло.

На субботниках командиром была, понятно, тоже Мария: показывала как и что надо сажать, куда вкапывать лавки, где беседку ставить или клумбу разбивать. Чахлые, поободранные ребятней саженцы прежние она, не задумываясь, повыдергала, достала где-то, кроме привычных клёнов и акации, ещё и пяток вишен да абрикосов, они прижились, и вёснами в белый от цвета двор даже прилетали с окраин города пчёлы.

В клумбах тучно белел табак, жался друг к дружке львиный зев, робела от нежности разноцветная петунья, копьями тянулись ввысь глазастые мальвы, колыхали по-армейски аккуратными головками высокие майоры, сильней других пахли, выстелившись ковровой дорожкой, крепенькие бархотки. А осенью сказочно, и до морозов, стойко цвела гордость Марии – большая, в форме восьмерки, клумба белых, бордовых и сиреневых астр. И уж совсем покорили дворовых редкие тогда георгины… Мария окружила их отдельным деревянным заборчиком, укрепила тонкими кольями.

Марию хвалили, на Восьмое марта дарили от общественности то духи, то крепдешиновый отрезик на платье. Она смущалась, говорила: «Да что вы…», «по-ехидному» улыбаясь.

Много знакомых она себе не заводила, дружила со Светой – продавщицей из молочного, полной своей противоположностью: худенькой, задумчивой, невысокой. Парни поначалу подбивались к молодой неунывающей дворничихе густо, но, видно, не очень-то она их привечала, долго никто не задерживался.

Повезло только Виктору, будущему отцу Юрки. Демобилизовавшись с флота, он тоже решил устроиться в городе. На корабле служил он в команде техобслуживания, в железках разбирался и пошёл в домоуправление слесарем. Подтянутый, в бушлате и тельняшке, крепколицый и темноглазый, с тонюсенькими чёрными усиками, он приглянулся Марии. Слово за слово, дальше больше, и во дворе их привыкли видеть вместе, даже не судачили: что ж, пора замуж, пора. Зимой Виктор за полночь частенько помогал Марии убирать снег, однажды зашёл к ней погреться чайком да так и остался почти на четыре года.