– Помер он, вот за домом лежит, я прикопал своими руками. Откапывать будешь? Если нет, то иди уже восвояси. Нам делом надо заниматься.

– Ухожу-ухожу, – пропел Дрозд и медленно, осматривая Васю с ног до головы, пошел. Поднял руку и выкрикнул: «Совет да любовь».

Игнат сел на крыльцо. Вид у него был усталый.

– Этот гад может тебе всю жизнь испортить, осторожнее с ним.

– А кто это? – вскинув брови, сказал Вася.

– А это тот самый Дрозд. Он хочет, чтобы в нашей деревне только чистые люди жили и никакого отрепья. Это его слова. Всех, кто бежит от беспощадной машины царя нашего, он тут же сдает и старается обратно упрятать, – Вася опустил голову и тихонько сказал.

– А вы сказали, что я…

– Слюни подбери, – строго ответил Игнат. – Это сработало только один раз. Теперь надо думать, как дальше жить. На Настю все равно рта не раскрывай. Ты меня хорошо понял? – Вася только кивнул.

– Теперь слушай дальше. Чтобы нам придерживаться нашей легенды, ты должен жить с нами как член семьи, словно ты и вправду жених. Будешь работать по дому и огороду, за скотиной убирать, вообщем, возьмешь на себя всю работу по хозяйству, – Вася выпучил глаза.

– А что ты думал, я тебя кормить просто так буду? Ты хоть делать-то чего умеешь?

– Нет, но я научусь.

– Научишься, куда ты денешься. Ладно, пошли.

И Игнат стал обучать его деревенскому делу. Через два месяца Вася умел все, что должен уметь мужик: копать, полоть, поливать, удобрять, отличать конский навоз от коровьего, различать грибы и ягоды, рубить дрова, строгать лучину, топить баню. Игнат ничего по дому не делал, только руководил.

Одним жарким днем сидели они на стогу сена в поле. Настя принесла им свежий хлеб из печки, еще горячий, и молока, Вкуснее в жизни Василия ничего не было. Только дед мог первым отламывать себе корочку и наливать первую кружку молока. Объяснял это он так.

– Корочка мне по возрасту положена, поэтому руки свои убери от нее, даже думать забудь. А молоко я первый наливаю, чтобы сливок побольше было, так как они наверху скапливаются. Вот, учись, – он откусывал хлеб и набирал полный рот молока, и потом с набитым ртом улыбался. Вася довольствовался тем, что осталось.

– Знаешь, мне хорошо оттого, что ты с нами живешь, у меня и спина болеть перестала. Нам надо найти какой-то способ, чтобы насовсем тебя оставить с нами. Тогда ты сможешь хлеб первый брать, но только после того, как я помру. Так хоть будет, на кого хозяйство оставить.

Васе в голову пришла лишь одна мысль.

– Так может правда, как вы говори…

– Так, про это ты не забыл еще? – дед дал ему подзатыльник и вытолкал с сеновала.

– На вот, держи вилы и давай работай. Только об одном и думает. Размечтался он, ишь ты губу раскатал.

Васе ничего не осталось, кроме как руками с одеревенелыми мозолями взяться за черенок и бросать сухую траву в стог.

Игнат призадумался и долго размышлял, наблюдая за Васей сверху.

«А что, парень вроде работящий, не урод какой, рыжий правда, но это ладно, стерпится, не больной опять же, а то раньше все были уж совсем плохие, то без зубов, то без волос. А этот вроде нормальный».

Вечером, когда все уже легли спать, и Василий закутался в шкуры на улице, дед вдруг зажег лучину. Настя повернулась к нему.

– Что случилось?

– Да все хорошо, родная. Я вот думаю, когда зима настанет, мы что с этим соседом-то будем делать. Замерзнет ведь на улице.

Было слышно в полутьме, что Настя улыбалась.

– Ой, замерзнет. И правда. Ну, постелим ему в бане. Или в сенях.

– Да ну, в сенях, ты чего, там иногда тоже мороз такой стоит, что и картошка дубеет. А насчет бани, наверное, ты права. Ладно, после поглядим. Ложись.