– Я слышал про Сибирь, но куда именно не знаю, – разговор явно не клеился. Но Василий не унимался.

– Вы знаете, какой сейчас год и число? – наконец собеседник опустил на него глаза.

– Послушайте, товарищ. Я не совсем точно знаю, куда меня везут, а про вас тем более. Про число и день вы явно не по адресу, я уже со счета сбился, столько просидел в одиночной камере. И еще кое-что, – он немного наклонился и понизил голос, – у меня нет никакого желания беседовать, меня только что чуть не убили.

– Меня тоже.

– В каком смысле, простите.

– Ну я тоже стоял перед ружьем и потом расстрельный приговор заменили каторгой, – тот явно заинтересовался.

– А вы кто? За что вас взяли, вы из наших? – Вася отстранился немного.

– Полегче-полегче, вы же не хотели разговаривать, а тут столько вопросов, – Вася осознал, что у него совсем нет легенды. «Если всем рассказывать правду, то эти революционеры на первой удавке повесят». Нужно было как следует все обдумать.

– Да ни за что. Не виновен я.

– Да-да, я тоже. Кстати, меня Федей зовут, – он протянул руку. Вася пожал и вспомнил выписку из старой книги 90-х годов про невербальное общение. «Дохлая рыба».

– Кстати, сегодня 1849 год, а число я не знаю. Давно уже перестал их считать.

Вася молча стоял и смотрел сквозь всех в пустоту. «1849 год». В чертогах памяти Василий пытался разыскать все, что знал об этом времени. Любую вещь. Из книг, коих он прочел и посчитать нельзя сколько, из фильмов и музыки. «Так. Царь Николай первый. Скоро его должен сменить Александр второй. Революционные настроения». Вася заткнул пальцами уши, чтобы не отвлекаться на посторонние чихания, кашель и прочие звуки. «Чехов, Толстой, Достоевский» – и тут его осенило. Он вспомнил, как в библиотеке листал книгу «Русских художников» и наткнулся на портрет Достоевского. «Так, кто же его написал, дай бог памяти, Трутовский чтоли, не помню». Вася еще раз всмотрелся. «Вроде он, только тот безбородый был».

– Федя? – неожиданно спросил.

– A?

– Какая у тебя фамилия?

– А зачем?

«Эх, всех подозревают, революционеры, всего боятся».

– Да просто, пытаюсь кое-что вспомнить.

– Ну, Достоевский.

«Точно». Вася даже затаил дыхание, от восторга хотелось кричать, но виду подавать было нельзя.

– Точно. Я «Бедных людей» на одном дыхании прочитал. Мне понравилось, – Федя расплылся в улыбке. Василий тоже немного успокоился, легенда была почти готова. Так как собеседников в вагоне у него больше не было, а про Достоевского он много помнил из книг. Вася прекрасно знал, за что Федю сослали, знал, что им уже было написано. И даже, что будет написано.

Вагон медленно стучал колесами. И через несколько дней остановился. Заключенных, как скот, погнали на перрон и построили в шеренгу. Вася посмотрел на здание вокзала. Наверху под крышей было написано «Подольск». Двери открылись и закутанные в пуховые платки, женщины вышли, медленно приближаясь. Они напоминали матрешек, что перекатываются из стороны в сторону. В руках у них были стопки с книгами. Женщины прошли вдоль ряда арестантов и вложили в каждые руки Евангелие. Вася открыл на последней странице, а там десятирублевая лежала. Некоторые прижимали священную книгу к устам, к груди, что-то шептали себе под нос. Несмотря на весь ужас обстановки, Василий был доволен тем, что с ним происходило. «Целый, живой, здоровый». Поразительно, насколько точно он сейчас понимал выражение: «Начинаем ценить, когда теряем».

Ссс-и-и-и-и-и-и! Свисток паровоза оглушил всех. Из трубы вырвалось огромное облако вонючего дыма. Ветер погнал его прямо на колонну. Вася почувствовал едкий запах и закрыл нос рукавом. Когда воздух вновь стал прозрачным, перед ними уже стоял солдат с петушиным пером на голове. В руках у него был свиток. На поясе сабля. «Видимо, генерал какой. На кота похож» – послышалось в ряду.