Совсем не умеет держать себя в руках. А я думаю… Очень странно, что человек, потеряв память, продолжает владеть такими мудрёными способами добычи огня. Я вот, например, сильно сомневаюсь в том, что вообще имела представление, как это делается, ещё до того, как все папки в моей голове удалили. Даже Умник вон… не знал. А он знает! Подозрительно всё это. Вот это вот всё.

9. 9. Хозяин лагеря

Я не очень-то доверяю себе. Не хочется на себя наговаривать, но, по-моему, в моей памяти информации и опыта осталось меньше, чем в памяти всех остальных.

– Слушай, Умник, погляди-ка на эти грибы. Как думаешь, они съедобны?

Повертев в руке самый крупный, внимательно рассмотрев его со всех сторон и максимально близко от огня, он уточняет:

– Все такие? Как этот?

– Все.

– Сь вероятносю 99,99%% эти грибы сьедобные. Белый гриб – один из самых сьедобных.

– Отлично! –  у меня аж от сердца отлегло – ну наконец-то поедим. – Как бы нам их испечь? Ну, чтобы не спалить? На прутиках?

– Да, –  кивает. – Палоськи подойдут.

В лесу уже совсем темно, но, когда глаза присматриваются, понять, где какая палка торчит, всё же можно. Проблема одна – побег сломать нужно таким образом, чтобы один конец оказался острым – затачивать-то нам их нечем, а грибы нежные и крошатся.  Один мы с Цыплёнком уже испортили, но не выбросили, потому что от голода так скрутило желудки, что рука не поднимается. В конце концов, примерно час спустя, мы возвращаемся к нашему хранителю огня с четырьмя прутами, унизанными кусочками грибов.

Я замечаю, что в лесу тоже уже полыхает костёр. Спрашиваю у Умника:

– Это ты с ними поделился?

– Нет, –  качает головой. – Сями расьвели.

Знаем мы уже, кто этот «сами».

Спустя ещё полчаса наша троица отщепенцев от общего коллектива греется у своего собственного костра на пляже.

Часть углей мы отгребли в сторону и сконструировали над ними держатели для наших прутиков, потому что под прямым огнём наши грибы горели, а не пеклись. Каждый, время от времени, протягивает к ним руку, чтобы покрутить. В моём попечении таких прутиков два, и я верчу их попеременно.

– Один мне, один тебе, один Умнику, –  считает Цыпа, –  а четвёртый кому?

– Разделим и сами съедим! – отвечаю без малейшего промедления.

– А… ему можно… ну, отдать?

Она робко кивает в сторону лагеря, где народ уже развёл свой костёр. Я разворачиваюсь и молча смотрю на неё. Просто эта просьба застала меня врасплох. Даже дар речи пропал.

Почему люди так слепо ему доверяют? Как же так вышло, что всем он нравится, даже Цыплёнку? В чём фокус?

Со мной он не такой, как с другими. Со мной он агрессивный и злой, а с другими спокойный, уверенный. И вполне понятно, почему: я единственная, кто его раскусил, поэтому передо мной ему не нужно разыгрывать свою роль.

Я так проваливаюсь в собственные думы, что не замечаю, как от леса отделяется тень. Вернее, замечаю, но не придаю должного значения. Вместо нормальной логики, в моей голове в это мгновение царствует какая-то отчаянно кривая, размякшая «недо-логика». Я распрямляю спину и плечи, чтобы казаться стройнее, кровь приливает к моим щекам… а лучше бы к мозгу.

И только когда прямо перед моими глазами проносится нога в серой штанине, до меня доходит, что вся наша конструкция летит ко всем чертям, а грибы вместе с палочками – в костёр.

– Я же сказал! Грибы выбросить!

Вначале я оторопело смотрю на то, как тонкие деревянные веточки теряют свою прямую форму и очень быстро прогорают, разделяясь на более мелкие фрагменты, как кусочки грибов чернеют и обугливаются.

– Ах ты, с-с-сволочь… Ах ты, гад… – выдыхаю вначале шёпотом, потому что от шока голос пропал.